Юлия Беломлинская. «Про старика и старуху»

В четырнадцать лет мне впервые объяснился в любви молодой человек. Он был уже старый и опытный — целых аж шестнадцати годов от роду. И вот как это объяснение в любви звучало:

— Я стоял в коридоре и, как обычно, думал о том, как же я ненавижу эту школу. И что я должен ходить сюда еще целых два года. От этих мыслей — жить не хотелось. И вдруг я увидел, что на подоконнике сидит девочка в красных чулках и читает «Вино из одуванчиков». И тут я понял, что наша школа, в которой есть вот такие девочки в красных чулках, читающие Рэя Брэдбери, — это офигительное место, и просто счастье, что я еще два года буду ходить сюда!

Рэй Брэдбери — Гуру и Пророк. Те, кому суждено влюбиться, узнают по нему друг друга. Родители передают его детям. Дети — своим детям. Брэдбери — пророк — новозаветный , для всех. Для несть ни эллина, ни иудея .

Члены Секты Брэдбери — не различают пол, возраст, вероисповедание и культурную принадлежность. Звание — человек. Место жительства — Земля. Культурная принадлежность — принадлежность к культуре. Вероисповедание — мудрость и добро. Общечеловеческая правда и внутренняя свобода. Ну и конечно же — вера в чудеса, иначе какой же это Брэдбери!

«В мгновенье ока» - это книга-фокус. Так утверждает сам автор.

«…Я делаю вид, что занят чем-то будничным, но стоит вам на секунду отвлечься — и в мгновение ока из моей шляпы появятся два десятка ярких шелковых платков…»

А ведь мы действительно отвлеклись. Мы забыли о старике Брэдбери, и не на секунду, а на целую вечность. Некоторые вообще считали, что он давно помер, другие почему-то решили, что он, заодно с Сэлинджером, ушел в буддизм и где-то помалкивает, углубившись в медитацию. И даже как-то было спокойно и хорошо — известное ведь дело: хороший Пророк — молчащий Пророк. Даже если он и не в своем отечестве, а в соседнем.

Но вот мой персональный гуру — Хвост — утверждает, что правильное поведение для Пророка — это когда он на старости лет — живехонек, хулиганит, показывает фокусы и скачет по горам.

Рэй Брэдбери — живехонек. Не знаю, скачет ли он по горам, но точно — показывает фокусы (вот они — два десятка новых рассказов, ярких шелковых платков) и хулиганит!

Ну как иначе назвать, например, рассказ «Убить полюбовно», о старичках-супругах, которые держат пари: кому из них удастся первым спровадить на тот свет дражайшую половину. Или рассказ «Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера», на полном серьезе пытающийся убедить нас в том, что все войны на свете спланированы архитекторами и что города специально строят в сейсмически опасных местах, потому что архитекторы всегда хотят, чтобы города разрушились — и можно было строить по новой.

Шелковые платки в этой книге — на любой вкус.

«Прыг-скок» — история как раз о первой любви. О первом поцелуе. Все очень просто: мальчик и девочка спрятались в дупле от дождя.

Удивительно — как он это делает. В этом его осторожном первом поцелуе больше эротизма, чем во всех физиологических откровениях Апдайка вместе взятых.

Вот кого я окончательно и твердо не люблю. Апдайк — это ихняя Улицкая. Они абсолютная парочка. И лицом, кстати, схожи, как Братец Иванушка и Сестрица Аленушка. Очень похожие писатели. Именно своей патологической физиологичностью.

Они философствуют, у них описания природы, размышления о смысле жизни, но вот — я только что прочла про какую-нибудь очередную кровоточащую шейку-матку у Улицкой, и так мне тошно стало, что никакую уже правду-матку я не хочу из ее рук принимать. Или Апдайк, с его вечными чирьями, фурункулами, бельмами, псориазами, астматическими приступами, засохшей яичницей вокруг губ, капустой на усах и прочими особыми приметами, которыми он без устали снабжает своих лирических героев, — вся эта толпа нерях и калек, напоминающая массовку из «Иисуса Супер-Звезды», в сцене «Потрогай меня!», у Апдайка непрерывно занята насыщенной личной жизнью и телесной любовью, являя собою крайне неаппетитное зрелище…

У Братца Апдаюшки и его русской сестрицы Улитушки, я знаю, какие фокусы: они распиливают живых женщин на кусочки, сжигают невинных лилипутов, а бедных девушек заставляют плеваться жабами, пыхать огнем и глотать кинжалы. Я такие фокусы ненавижу с детства. Меня, с шести лет, всегда родители крепко держали, потому что я рвалась на арену — защищать всех несчастных Ассистентов Фокусника. У меня дядя — циркач, и я в антракте успевала познакомиться со всеми лилипутами и приготовленными к распилке бедными девушками, и конечно, я не могла потом спокойно отдать их на растерзание.

А у старика Брэдбери — совсем другие фокусы. Шляпа - Страна чудес. Белые кролики. Шелковые платочки. Сизые голубочки. Лютики-цветочки… Те самые, которые одуванчики. И эта новая книга — опять глоток из той самой с детства знакомой фирменной фляжки: мы снова наливаем себе по стаканчику Вина Из Одуванчиков. На летней лужайке.

От всей книги — ощущение летней лужайки. Начиная с обложки. Такой зеленой и такой желтой. И бабочки. По всем страницам — бабочки.

На летней лужайке, в рассказе «Разговор в ночи», герой встречает плачущую юную незнакомку и… не скажу, кто она, иначе фокус не получится.

Вообще, не стану больше рассказывать, о чем эти истории. По-моему, нечестно доставать из чужой шляпы даже и кончики платков или кроличьих ушей.

В конце концов, это ведь известная шляпа — шляпа мистера Брэдбери, и вы примерно представляете себе, чего от нее ждать.

Важно, что к своим восьмидесяти пяти он не изменился. Крыша у него не съехала. Душа не протухла. Мозги не прокисли. И стекла очков не запотели.

Он по-прежнему говорит со всеми нами — членами своей секты. По-прежнему — об очень важных вещах. Своим негромким, но глубоким голосом.

Перевод Елены Петровой показался мне немного странным. Я не смогла вычислить возраст переводчицы. С одной стороны, она кажется человеком пожилым, ее язык очень несовременен. Так переводили давно, еще до Риты Райт-Ковалевой — подарившей нам Сэлинджера и, в общем-то, создавшей молодежный русский слэнг шестидесятых. С другой стороны, если это пожилой человек, остается загадкой, почему она не упоминает в примечаниях известную всем людям старшего поколения песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза». Ее пели когда-то во всем мире, и по-русски она звучала именно так. Там, в книжке, есть рассказ об этой песенке, в ее американской интерпретации. О пластинке в 78 оборотов с этой песенкой. У моего деда тоже была такая пластинка — только по-русски. Пел Утесов. Мне кажется, это был бы важный комментарий.

Но в остальном книга радует именно своей Культурой.

Михаил Трофименков в своем последнем книжном обзоре в «Пульсе» пишет о переводчике мемуаров поэтессы Клэр Голль: «Хотелось бы только, чтобы переводчики знали не только язык, но и культуру. Тогда бы на страницах книги не появлялся монстр по имени »Дуанье Рузо«, что означает просто-напросто: »Таможенник Руссо«.

Смешная история. Хотя это, конечно, игра в бисер (известно какая) — для большинства читателей «Пульса» слова «Таможенник Руссо» значат не больше, чем «Дуанье Рузо». Хотя слово «таможенник» как раз хорошо известно современному обществу и приводит многих в нездоровое возбуждение.

Никаких таких раздражающе невежественных ляпов в сборнике Брэдбери нет. Комментарии сделаны самой переводчицей, и они выглядят очень достойно и пристойно.

Вообще, вся эта книга преисполнена любовью и (вот с этим у нас обычно прокол) уважением к Старому Фокуснику. Совершенно очевидно, что все люди, сделавшие ее: от художника Дмитрия Райкина до редактора Александра Гузмана — члены Секты Брэдбери. И мои нарекания к старомодному языку — тоже могут быть легко оспорены. Во всяком случае, я погрузилась эту книгу с головой, и если в такие минуты ты уже не думаешь о переводе и переводчике, вообще забываешь, что автор писал это все не по-русски,  — значит перевод отнюдь не плох.

Каждый, конечно же, найдет самый свой рассказ в этой книге.

Для меня это «Другая дорога».

Меня тронуло сходство сюжета: история городской семьи, случайно заехавшей в брошенный умерший городок, с точно такими же — русскими — историями о заброшенных пустых деревнях.

Там все похоже — только у нас это всегда Старуха. Она уговаривает горожан купить избу. Она описывает прелести природы и тишины. Она мечтает о ком-то, кто сможет разжечь огонек жизни в ее угасающей деревне. Мы такое читали — и не раз. И в жизни мы тоже сталкивались с этим. Проезжали по этим деревням. А многие из нас и покупали когда-то за бесценок эти избы.

И вот — точно такой же сюжет. Только не деревня, а крошечный городок с бензоколонкой и бакалейной лавкой. И единственный житель — Старик.

Вообще, если символом России сегодня по-прежнему является вот такая деревенская Старуха, северная славянская православная Старуха, то символ Америки - это белый Старик-протестант из крошечного городка.

Он постоянно возникает именно как символ — и в стихах, и в прозе, и в кино. Вот совсем недавно у нас по телевизору был фильм какого-то очень хорошего американского кинорежиссера, забыла кого, снятый по знаменитой газетной истории: о старике, лишенном (по возрасту) водительских прав и поэтому отправившемся навестить своего брата на машинке для стрижки травы. На этой машинке Старик отмахал полстраны. Чувствуя приближение смерти, он поехал мириться с братом, с которым много лет не разговаривал. Об этом старике были статьи. Написали поэму. И вот — кино.

Такой Старик — он и есть Америка. Американская идея. Мужская. Никто не хочет принимать в расчет все эти «фашыстские» теории о том, что народы, культуры и страны бывают мужские и женские . Выбросили на помойку вместе с преступлениями Третьего рейха.

Но нельзя выбросить и отменить природу. Америка, теснимая со всех сторон разнообразнейшей «эмигрой», по-прежнему английская идея. Абсолютно мужская. И в общем — непоколебимая.

Россия — идея абсолютно женская. Об этом многие пишут и говорят. Это — уже сильно заметно. Потому-то у нас и не приживается феминизм. И потому нам легко возлюбить другие женские народы — французов, итальянцев, Испанию и Латинскую Америку, а вот с мужскими скандинавами, немцами и англичанами — у нас непростые и отнюдь не любовные отношения. А с Америкой — постоянная и напряженная война полов  - именно это хорошо знакомое нам притяжение-отторжение.

Вот он, ихний Старик, — он еще живой. Он растил кукурузу в Айове, он шел маршем голодных во время великой депрессии, он стоял за конвейером в Чикаго, он стоял в очереди за бесплатным супом, он дробил камни в Индиане, он получал пособие по безработице в Нью-Йорке, он пошел на войну и стал солдатом. Там, на Эльбе, он однажды обнялся с русским солдатом, мужем нашей Старухи.

Разная судьба: тот солдат так и не вернулся в свою деревню — если и выжил на войне, то пошел Иван Денисычем в лагеря — и там уж не выжил.

А у жены — будущей Старухи — безработицы не было. Сплошная работица  — и никакого тебе бесплатного супа.

Что с ними дальше было? Мир. Покой и бедная старость. Там, в Америке, — тоже. Я там прожила три года среди настоящей белой бедноты. Они, надо сказать, сильно злые. Гораздо злее и нетерпимее наших деревенских бабок.

Это для них писал когда-то Брэдбери свои «Марсианские хроники». О Чужом, Нездешнем. О Другом. Другой  — это ведь от слова «друг». Странно, да? — при общечеловеческом отношении к любому другому , почему же мы не говорим врагой ?

В английском такого нет — там пришелец, странник. Или — отличающийся.

Мужчина и женщина — они такие другие друг другу. Но получается быть близкими. Иначе бы давно мы вымерли.

А как же быть с разными народами, культурами, с разными формами, в которых Бог являет себя разным племенам?

И как изменить в собственном сознании Чужого на Другого. Чужого — его надо убрать. Такое окончательное решение вопроса. Убрать из дома, района… Улицы. Города. Страны. Из божьего мира.

Почему-то некоторым кажется, что сделать это проще, чем научиться видеть в Чужом — Другого. Научиться жить рядом. «Марсианские хроники» — история колонизации, завоевания, обретения Земли обетованной — в большой степени еще и об этом.

О том, что необходимо нащупать как можно больше общих точек. Общих для всякого, называемого «человек».

Рэй Брэдбери — это не только фокусник. Он еще и доктор-иглоукалыватель. У него удивительный талант находить эти точки и втыкать в них невидимые глазу иголочки.

От них чувствуешь боль. И даже выступают слезы иногда. Так вот и происходит альтернативное лечение души.

Из двух десятков рассказов в этой книге примерно половину смогла бы понять и полюбить вот та самая деревенская Старуха, наша Родина-Мать, даже и не заметив, что они про Америку, если бы не имена и географические названия.

Рэю Брэдбери восемьдесят пять. И он — все служит свою пророкову сверхсрочную. Сказочник, фантаст, он нигде не говорит о Боге.

Но, в отличие от бравирующего атеизмом богохульника-язычника Апдайка или ушедшего в буддийскую равнодушную безответственность Сэлинджера, Рэй Брэдбери писатель очень христианский. Я сейчас говорю не о божеверии , а о том, что, собственно говоря, проповедовал некогда Некто, называемый Иисус Христос.

Вот это мировоззрение, этот подход к вопросам добра и зла, сложнейшее соотношение ответственности и невмешательства, личного участия и упования на высшие силы, — весь этот набор правил у Рэя Брэдбери абсолютно совпадает с тем, что завещал Тот, Кого мы знаем уже две тысячи лет.

И поэтому я осмеливаюсь утверждать, что книга Брэдбери — это пасхальный подарок для всех нас.

Вся долгая жизнь Брэдбери наполнена творчеством, как улей медом. Он учит нас любви и показывает нам чудеса. За это ему не выпало претерпеть мучения и казнь. Бредбери не мученик, но, конечно, он праведник , именно такой, без которого не стоит ни наше Село, ни ихний Городок.

Опубликовано в Русском журнале 7 Апреля 2004.