Тыквы на Дереве были не простые. На каждой было вырезано лицо. И ни одно лицо не было похоже на другое. Один глаз был диковиннее другого. Один нос - странноватее другого. И каждый рот кривился собственной, особенной жутковатой улыбкой.
Пожалуй, на этом Дереве было развешано тысяча тыкв, на самой высоте, на каждой веточке. Тысяча улыбок. Тысяча гримас. И дважды по тысяче свежевырезанных глаз глазели, моргали, косились оттуда.
Мальчишки глазели тоже, и у них на глазах произошло чудо.
Тыквенные рожицы стали оживать.
Начиная с нижних ветвей Дерева и самых близко висящих тыкв, в их сырой кожуре стали одна за другой вспыхивать свечки. Вон там - и там - и тут - и еще - все дальше, все выше, обегая всю крону: три тыквы тут - семь тыкв повыше - дюжина, кучкой - на той стороне, сотня - пять сотен - тысяча тыкв затеплили свои свечки, иными словами-осветили свои рожицы, огонь засверкал в их квадратных, круглых или диковато раскосых глазах. Огонь заструился из их зубастых ртов. Из вырезанных в спелой мякоти ушей полетели снопы искр.
- Сюда! - закричали все в один голос. - Пифкин! Давай сюда!
- Бегу-у! - донеслось до них. - Расклеился я что-то. Но - раз обещал, надо идти. Ждите!