« ЖЗЛ
Глава вторая. ПЕРВАЯ КНИГА
1
Летом 1938 года в Лос-Анджелес переехала бабушка Рэя.
Она сняла квартиру в том же доме, где жили Леонард Сполдинг и его семья.
Вместе с бабушкой жила теперь тетя Нева, а еще вернулся из армии старший брат.
Средств на жизнь не хватало, очень вовремя бывший одноклассник предложил Рэю за восемьдесят долларов место постоянного продавца лос-анджелесской газеты «Herald Express». Рэй уговорил отца и брата, и они дали ему деньги. Теперь пять дней в неделю с четырех часов дня до полседьмого вечера он стоял на оживленном углу улиц Олимпик и Нортон. (После смерти писателя в 2012 году этот перекресток назвали его именем.) Множество людей проходили мимо. Одни на ходу выхватывали из рук газету, другие останавливались, чтобы подробнее поговорить о текущих событиях. Рэю нравилось находиться среди людей. Множество лиц, слухи, новости. Иногда газету покупали настоящие знаменитости, скажем, киноактеры Джон Бээримор (1882-1942) или Бастон Китон (1895-1966), у которых Рэй, конечно, попросил автографы. Видеть знаменитостей и не быть с ними знакомым – удел обывателей. Рэй старался познакомиться с любым, кто шел на это.
«Когда тебе семнадцать, – рассказывал впоследствии писатель, – ты думаешь, что знаешь про всё на свете. Но когда мне было семнадцать, я не умел ничего. Я не мог написать ни стихотворения, ни эссе. Даже короткого рассказа не мог написать. В старших классах школы, где я учился, ученики сами о себе писали короткие сочинения, но и там моего ничего не было – я не мог сложить и двух слов. Я окончил школу неумехой. Я вышел в мир беспомощным существом, зная твёрдо только одно: хочу быть писателем. И устроился на работу в газетный киоск. Друзья проходили мимо и спрашивали:
“Что ты тут делаешь?”
И я отвечал: “Становлюсь писателем”.
“Как можно стать писателем, стоя тут?”
А вот так! Каждое утро, проснувшись, я писал короткий рассказ.
А после работы шёл не домой, а в свою любимую Центральную библиотеку.
Я жил в этой библиотеке. Меня окружали лучшие в мире возлюбленные, – ими были книги. Редьярд Киплинг любил меня. Чарльз Диккенс любил меня. Герберт Уэллс любил меня. Жюль Верн любил меня. Эти любовники изменили мою жизнь. Они смотрели на меня в упор. Когда ты входил в библиотеку, ты попадал в удивительную атмосферу, ты вдыхал её, ты плавал в ней. Ты становился писателем, плавая посреди книжных полок. И сквозь тебя проходили вибрации. Они оставались в тебе навсегда. Я не думал тогда о том, как мало я умею. Я был так поглощён любовью к книгам, что просто некогда было думать о собственных несовершенствах. Ведь в чём сила любви? Любовь заставляет тебя звучать даже после того, как музыка закончилась. Вот почему нужно постоянно быть в состоянии влюбленности во что-нибудь. В моём случае – в библиотеку, в книги, в писательство. Даже если то, что ты сам напишешь – ужасно…»1.
А главное, – еще и десять долларов чистого дохода в неделю!
Правда, денег все равно не хватало. Решив продолжить образование, Рэй в январе 1939 года поступил в колледж. К этому времени отец сменил квартиру (суровый нрав мешал ему жить рядом со старой матерью, очень любившей давать советы по делу и без дела), так что колледж оказался совсем рядом. К сожалению, учеба Рэю не давалась, особенно такие предметы как алгебра и математика. Мешала неуверенность в себе, неусидчивость. От беспомощности Рэй нервничал, плакал. В итоге от учебы ему пришлось отказаться.
Отец спокойно принял это решение: «Жить тебе»
Желая доказать отцу, что он на самом деле многого стоит, Рэй с новой страстью, с новыми силами, даже несколько демонстративно занялся самообразованием. Он считал, что все знания можно почерпнуть из книг. Теперь все свободные часы он проводил в Центральной библиотеке Лос-Анджелеса. Читал и перечитывал. Разглядывал иллюстрации. Рылся в старых журналах. Даже в таких как журнал для радиолюбителей – «Современная электрика» («Modern Electrics»). Интересовали Рэя, конечно, не схемы первых приемников и передатчиков, а фантастическая повесть Хьюго Гернсбека (1884-1967) «Ральф 124С 41+», печатавшаяся в этом журнале с августа 1911 по март 1912 года. Инженер из Люксембурга немало удивил подписчиков попыткой описать невероятный мир 2660 года. Трудно представить такое далекое будущее.
Да и герой был не из простых.
Имя Ральф 124C 41+ (так действительно звали героя) по замыслу автора должно было читаться как «one-to-fore-see for-all», то есть, «тот, кто предвидит всё» или «предвидит для всех». А знак + подчеркивал принадлежность Ральфа к десяти самым выдающимся умам планеты! И вот этот гениальный ученый и изобретатель героически спасал девушку по имени Элис 212B 423, правда, ее скоро похищал марсианин. В случившейся далее перестрелке девушка погибла, но Ральф не зря принадлежал к десяти самым выдающимся умам планеты Земля: заморозив тело любимой, он доставил ее на родную планету, а там ее вернули к жизни. Ну, а по ходу развития повести бывший инженер Хьюго Гернсбек рассказал пораженным читателям о самых разных (вполне возможных, на его взгляд) открытиях и изобретениях будущего, между прочим, даже о предугаданном им радаре.
У сожалению, в 1913 году не слишком высокое литературное качество материалов журнала «Modern Electrics» в немалой степени послужило причиной его закрытия. Зато в другом основанном им журнале «Электрический экспериментатор» («Electrical Experimenter») – Хьюго Гернсбек впервые ввел в литературный обиход удачно придуманный им термин science fiction (научная фантастика), на многие десятилетия вперед определивший совершенное новое направление в литературе.
В 1920 году Хьюго Гернсбек переименовал свой «Electrical Experimenter» в журнал «Наука и Изобретения» («Science and Imvention»), а с марте 1926 года приступил к изданию еще одного журнала «Удивительные истории» («Amazing Stories»), – первый в мире ежемесячник, посвященный только научной фантастике и разрабатываемым ею научным и философским идеям.
Развлекать и просвещать – лозунг не новый.
Этим занимался (вполне осознанно) еще Жюль Верн.
«Самые лучшие из фантастов, – писал Хьюго Гернсбек, – сообщают нам знания так искусно, что мы даже не замечаем, что они нас чему-то научили».
Гернсбек, конечно, имел в виду таких писателей, как Жюль Верн, Герберт Уэллс, Эдгар Аллан По, Остин Холл («Человек, который спас Землю»), Джордж Ингленд («Нечто Извне»), Пейтон Уэртенбейкер («Человек из атома»).
И он не ошибся.
Он сделал верный выбор.
«Удивительные истории» очень быстро набрал тираж в сто тысяч экземпляров.
Принцип отбора рукописей для журнала был предельно прост: «Семьдесят пять процентов науки и двадцать пять – литературы». К сожалению, этот принцип позволил заняться «научной» фантастикой и тех, кто вовсе не считал себя писателем. Бизнес есть бизнес. Сочини ходкую историю и ты – автор нового журнала. Правда, одновременно «Удивительные истории» позволили выйти к массовому читателю Роберту Шекли (1928-2005), Айзеку Азимову, Фрэнку Герберту (1920-1986), Абрахаму Мэрриту (1884-1943), Роберту Хайнлайну (1907-1988), Говарду Фасту (1914-2003), Чарльзу Шеффилду (1935-2002), Джеку Уильямсону (1908-2006), Говарду Лавкрафту (1890-1937), Эдмонду Гамильтону, и многим другим известным теперь другим.
В океане дешевых журналов и журнальчиков Рэй чувствовал себя как рыба в воде.
Ну да, процент науки и процент литературы… Ну да, идеи инженера Хьюго Гернсбека, ломающие прежние представления о том, что следует читать людям… Ну да, масса ремесленных поделок… Но Рэй читал не только «Удивительные истории». Как раз в те годы он открыл для себя Томаса Вулфа (1900-1938). Романы «О времени и о реке» («Оf Time and the River) и «Взгляни на дом свой, Ангел» («Look Homeward Angel») потрясли Рэя даже своим объемом. В конце концов, три страницы в день может написать любой, даже лентяй, а вот ты попробуй писать каждый день по десятку, по два, по три десятка страниц! «Изрыгай из себя мир! Поражай всех своей мощью!»
Брэдбери часто возвращался к романам Томаса Вулфа.
Он до слез, до настоящих, заметьте, слез жалел, что писателю не удалось закончить свою главную книгу «Домой возврата нет», – ведь некоторые критики склонны были считать этот роман лучшим у Вулфа. И вот тут-то нужно еще раз отметить одну черту Рэя Брэдбери: то, что он не мог реализовать в свои ранние годы, он непременно реализовывал в будущем. Пусть даже только в воображении. Скажем, возвращался в прошлое, чтобы наказать школьного обидчика («Идеальное убийство»)… или уходил в будущее, чтобы подарить замечательному, но рано умершему писателю два дополнительных месяца жизни («О скитаньях вечных и о Земле»)…
«В девять утра Генри Уильям Филд – (не очень талантливый, но богатый писатель из далекого будущего, – Г. П.) выбежал из библиотеки, кликнул слуг, вызвал по телевизору юристов, друзей, ученых, литераторов. Не прошло и часу, как у него собралось человек двенадцать. Генри Уильям Филд ждал их в кабинете – встрепанный, небритый, до неприличия взбудораженный, переполненный каким-то лихорадочным весельем…
– Смотрите! Вот книга! Ее написал исполин, который родился в Эшвиле, штат Северная Каролина, в тысяча девятисотом году. Он давно уже обратился в прах, а когда-то написал четыре огромных романа. Он был как ураган. Он вздымал горы и вбирал в себя вихри. – (Рэй Брэдбери умел преображаться в своих литературных любимцев, – Г. П.) – Пятнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать восьмого года он умер в Балтиморе в больнице Джона Хопкинса от древней страшной болезни – пневмонии; после него остался чемодан, набитый рукописями…
– Неужели вы созвали нас только затем, чтобы показать книги какого-то мертвеца?
– Я созвал вас потому, что понял: Том Вулф – вот кто нам сейчас нужен! – (Конечно, там, в будущем, – Г. П.) – Вот человек, созданный для того, чтобы писать о великом, о Времени и Пространстве, о галактиках и космической войне, о метеорах и планетах. Он любил описывать все величественное и грозное. Ему нужен был материал поистине грандиозный, а на Земле ему этого не хватало.
– Боюсь, вы несколько опоздали, – заметил профессор Боултон.
– Ну, нет! – отрезал Генри Уильям Филд. – Я не позволю действительности обокрасть нас. Вы, профессор, ставите опыты с путешествиями во времени. Надеюсь, уже в этом месяце вы, наконец, достроите свою машину. И вот вам чек, сумму проставьте сами…»
И Томаса Вулфа вырывают из бедной больничной койки и переносят в будущее.
Чтобы убедить писателя из XX века написать о совершенно новой современности, многие фантасты начали бы знакомить его с новыми изобретениями и свершениями человечества – невероятными машинами, с не менее невероятными зданиями, с чистой, здоровой, комфортной жизнью, но не слишком известный писатель из будущего Генри Уильям Филд просто показал Тому Вулфу кладбище!
«Оно лежало перед ними в ярком свете летнего полдня.
С экрана тянуло жарким запахом летней земли, разогретого гранита, свежестью журчащего по соседству ручья. В ветвях дерева свистела какая-то пичуга. Среди могильных камней кивали алые и желтые цветы, экран двигался, небо поворачивалось, – старик вертел диск, увеличивая изображение…» И вот на телевизионном экране появилась мрачная гранитная глыба. Она росла, близилась, она заполняла экран. В полутемной комнате изумленный и напуганный Томас Вулф явственно разглядел высеченные на граните слова: «Томас Вулф», и тут же – дату рождения и дату смерти.
«Я перенес тебя в будущее, Том, – объяснил писателю Филд. – Я даю тебе возможность написать книгу. Твою главную книгу! Я прочел все твои романы, а потом увидел этот надгробный камень, который триста лет точили ветер и дождь, и подумал – такого великого таланта не стало! Я не жалел денег, лишь бы найти какой-то путь к тебе. И вот теперь ты получил отсрочку, правда, короткую, очень короткую. Если повезет, мы сумеем продержать каналы Времени открытыми примерно два месяца. За этот срок ты и должен написать книгу, Том, – главную книгу, о которой ты когда-то мечтал. Нет, нет, сынок, – тут же поправился Филд, – не ту книгу, которую ты мечтал написать для современников, они все давно умерли и обратились в прах, этого не изменить. Нет, ты создашь книгу для нас, живущих. Ты оставишь ее нам – ради себя самого. Она должна быть во всех отношениях выше и прекраснее всех твоих прежних книг. Ведь ты напишешь такую книгу, Том? Можешь ты на два месяца забыть кладбищенский камень, больницу и писать для нас?»
И пораженный Томас Вулф соглашается.
Правда, спрашивает: «А когда я кончу работу? Что тогда?»
«А тогда ты вернешься в больницу, Том, – жестоко объясняет Филд, – в свой тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Мы не можем изменить Время, Том. Мы взяли тебя из прошлого, из твоей больницы только на пять минут, мало ли куда ты мог выйти на эти пять минут из своей палаты, правда? И мы вернем тебя на больничную койку тоже ровно через пять минут. Таким образом, мы ничего в мире не нарушим и тем, что ты сейчас с нами, в будущем, ты никому не повредишь. Но если ты откажешься вернуться, ты действительно серьезно повредишь прошлому, а значит, там многое перевернется, будет хаос...»2
2
В марте 1939 года у Рэя умерла бабушка.
Рэй горько плакал, но на похороны не пошел.
«Я хочу запомнить бабушку такой, какой она была».
Отцу поведение Рэя не нравилась, но мать его защищала.
В том же году Рэй решил попробовать себя в издательском деле.
Почему бы не издавать свой собственный журнал? Вот и отличное название для такого журнала – «Фантазии Будущего» («Futuria Fantasia»). Форри Аккерману идея понравилась, он даже вложил в дело девяносто долларов! А художник Ганс Бук бесплатно нарисовал обложку. Двенадцать страниц, – вот и весь журнал, но Рэю в нем принадлежали предисловие, поэма «Мысль и Космос» («Through and Space») и даже короткий рассказ, напечатанный под псевдонимом Рон Рейнальдс.
Рэй впервые почувствовал себя человеком действительно причастным писательству, и когда в июле 1939 года в Нью-Йорке был объявлен первый Всемирный конвент научной фантастики, он решил обязательно попасть туда. Ведь в Нью-Йорке соберутся не только фэны со всей страны, там будут выступать известные писатели, артисты, редакторы, литературные агенты. Не то, кто просто любит пить и горланить, и только и делать, что болтать о своих планах, нет, там соберутся те, кто пишет книги!
Как не участвовать в таком событии?
Правда, вот вопрос: где собрать нужную сумму?
На помощь опять пришел добрый Форри Аккерман. На прекрасных условиях (возвращать по одному доллару в неделю) он занял другу целых шестьдесят долларов, м счастливый Рэй отправился в Нью-Йорк. С собой он взял несколько словарей. Это было не просто обучение. «Иногда я вставлял в свою речь красивые и умные словечки, значения которых сам не понимал», – посмеивался он впоследствии.
В Нью-Йорке Рэя встретил Чарли Хонниг, редактор. Он привел оживленного, ни на минуту неумолкающего Рэя на Манхэттен и зарегистрировался там в знаменитом Sloane House YMCA – крупнейшем на то время жилом доме страны. Скоро выяснилось, что на конвент прибыло почти две тысячи человек, и это были люди не с самым слабым воображением. Форри Аккерман и его девушка, например, появились в зале в костюмчиках, которые носили герои фильма «Облик грядущего» (к слову, очень далекого), снятого по сценарию Герберта Уэллса. Другие являли собой марсиан и самых разных монстров, какими они их представляли.
Поистине Золотой век научной фантастики.
На конвенте Рэй познакомился с Джулиусом Шварцем (Julius Schwartz) – своим будущим литературным агентом. Просмотрев рассказы, Шварц обнадежил молодого автора: поработай и пришли мне рукопись через пару месяцев. Радостно возбужденный всем этим Рэй показал редактору журнала «Странные истории» («Weird Tales») рисунки Ганса Бука, своего друга художника, И рисунки тоже понравились.
Рэй был в восторге от конвента.
Он увидел знаменитого артиста Франка Р. Пола.
Он познакомился с Айзеком Азимовым, и был представлен самому Джону Кэмпбеллу-младший, можно сказать, создателю Золотого века американской фантастики.
Были на конвенте Джек Дэрроу и Милтон А. Ротман, которых Айзек Азимов впоследствии вспомнит в своей книге «Asimov on Science Fiction»3 как самых пылких гостей конвента. И хотя большая пресса практически не уделила внимания собравшимся в Нью-Йорке молодым писателям, они были счастливы. Они увидели друг друга! Они познакомились! Они могли прикинуть, кто чего стоит! Замечательный праздник завершился веселым банкетом в ресторане, хотя попасть на него смогли немногие – 28 человек из 185 приглашенных на конвент. Конечно, у Рэя на банкет денег тоже не было, но разве это может испортить настроение. Будущее для него будто резко приблизилось. Не смущали даже выкрики газетчиков об угрозе близкой войны.
Какая, к черту, война?
Это же где-то в Европе.
Это вообще не американские дела.
Никто не верил в то, что США вмешаются в чисто европейскую свару.
3
На одном из собраний Лиги Фантастики Рэй познакомился с уже известным фантастом Робертом Хайнлайном. Человек сдержанный, Хайнлайн умел добиваться цели. Ходило немало веселых рассказов о том, как сенатор Джеймс Рид (для поступления в Военно-морскую академию США в то время обязательно требовалась рекомендация какого-либо сенатора) получил в течение месяца более ста писем с просьбами о назначении: пятьдесят – от желающих попасть на морскую службу кандидатов, а все остальные от Хайнлайна!
Роберт Хайнлайн служил на авианосце «Лексингтон», потом на боевых кораблях «Юта» и «Ропер», но в 1934 году вынужден был уволиться с флота – из-за открывшегося туберкулеза. На «гражданке» он владел серебряной шахтой, изучал математику, архитектуру, работал маклером, занимался фотографией; в ноябре 1938 года баллотировался в Калифорнийскую ассамблею от республиканской партии, но выборы проиграл. Наконец, однажды чуть ли не в один присест он написал научно-фантастический рассказ «Линия жизни» и отправил его Джону Кемпбеллу-младшему в журнал «Удивительная научная фантастика» («Astounding Science Fiction»).
За этот рассказ Хайнлайн получил семьдесят долларов!
С этого момента, по словам писателя, ничем другим он на жизнь не зарабатывал.
Разумеется, Рэй начал и нового знакомого забрасывать своими рукописями. Понимая, что чрезмерная возбудимость Рэя во многом объясняется его скрытым нездоровьем, Хайнлайн изредка хвалил Рэя, но чаще все же с присущей ему военной прямотой указывал на те или иные несообразности в тексте, или на слишком уж явное подражание Эдгару Аллану По.
Но Рэя интересовала не только фантастика.
Из газеты он узнал о театральной группе «Уилширские игроки» («Wilshire Players»), которой руководила известная актриса Лорин Дэй. Конечно, он мгновенно загорелся, ведь в театре можно заработать популярность. А Рэю хотелось популярности, он мечтал о том, чтобы его узнавали на улицах. У него был даже некоторый опыт, полученный в школьном драмкружке.
Конечно, он в тот же день написал Лорин Дэй.
Воображение Рэя, как всегда, обгоняло реальность.
Он талантлив, твердил он себе. Он создан для сцены. Вдохновляясь, он всем рассказывал о том, как скоро начнет выступать в составе «Уилширских игроков». Однако Лорин Дэй при встрече не нашла в нервном юноше ничего особенного. Рэй разрыдался и честно признался актрисе в том, что всем своим близким и друзьям он уже рассказал о том, что занимается у нее. Пораженная страстью Рэя актриса зачислила парня в труппу. Но теперь перед ним встала другая проблема: чему отдавать свое время? Ведь занятия у Лорин Дэй и собрания Лиги Фантастики проходили по четвергам.
Как ни странно, он выбрал театр.
Но игра Рэя не нравилась Лорин Дэй.
Каким-то утешением послужил для Брэдбери выход второго номера его журнала «Futuria Fantasia». Обложку (снова бесплатно) нарисовал Ганс Бук, а сам Рэй напечатал в журнале стихотворение (под псевдонимом Дуг Роджерс), статью о Генри Каттнере (под псевдонимом Джей Амори) и заметки о нью-йоркском конвенте. Выпуск похвалил Роберт Хайнлайн, это было важно для Рэя. Хайнлайн к тому времени не только набрал известность (цикл «Истории будущего»), но и основал свой собственный салон. В доме фантаста собирались Генри Каттнер, Эдмонд Гамильтон, Ли Брэкетт (1915-1978), Кэтрин Мур, нередко появлялся Л. Рон Хаббард – всегда уверенный, всегда деловой.
Рэя, как самого молодого, сажали в сторонке.
«Вот ваша кола, мистер Брэдбери, алкоголь вам пить еще рано».
Рэя это нисколько не обижало. Он жадно прислушивался к каждому слову. Он смотрел на Роберта Хайнлайна если не как на божество, то уж как на своего крестного отца точно. Ведь в осенью 1940 года он помог Рэю опубликовать в одном из палп-журналов какой-то его рассказ…
Рассчитывал Рэй и на помощь Генри Каттнера, но тот оказался крепким орешком.
Каттнер в принципе не терпел никакого подражательства. Он и самого Рэя с его бросающейся в глаза слезливостью терпел с трудом, считал его больше фэном, фанатиком фантастики, чем писателем. Впрочем, сердиться на Каттнера было сложно, он был щедр, остроумен, общителен. С 1937 года он писал в соавторстве с Кэтрин Мур, и они уже напечатали рассказ «В поисках Звездного Камня», в котором герои пели «Песню Слепого Барда», ставшую гимном американских фэнов.
Пройдя сквозь тьму навстречу смерти,
Мы в битвах грозных полегли,
Но видели мы в миг последний
Холмы зеленые Земли…
Писали они в соавторстве еще и потому, что Каттнеру платили больше.
Знаменитая серия рассказов о семье мутантов («Мы – Хогбены, других таких нет») писалась буквально на глазах Рэя Брэдбери, по крайней мере, рассказ «Военные игры» он читал еще в рукописи. Это вдохновляло его. Вот писатели, считал он, которые пишут так, что не оторвешься! Наверное, так и надо писать. Каттнер и Мур не обращают внимания на уточнение деталей, на их научность. Они стилизуют не только речь, они стилизуют сами события. Самые ординарные события разворачивают у них так, что они становятся фантастическими.
«Я раньше как думал: армейская жизнь – это маршируй себе с винтовкой в руках да форму носи. В общем, сначала-то я обрадовался, что выберусь с холмов нашего Кентукки, потому как решил, что смогу поглядеть на мир, а то, может, и чего поинтереснее со мной приключится. С тех пор как пристукнули последнего из Флетчеров, у нас в Пайни наступила скука жуткая, да и дядюшка Элмер все ныл, что вот зачем, мол, он прикончил Джареда Флетчера, ведь тот был последним из клана и не с кем ему теперь будет подраться. После этого дядюшка по-серьезному пристрастился к кукурузной браге, и нам приходилось гнать самогонку сверхурочно, чтобы выпивка у него не кончалась.
Однакось учитель из Пайни всегда мне твердил: любую трепотню следует зачинать с самого начала. Так я, пожалуй, и поступлю. Только не знаю я, где это самое начало. Наверное, оно пришлось на тот день, когда я получил письмо с надписью “Хьюи Хогбен”. Это папуля так прочел, а он страсть как в грамоте разбирается.
– Ага, – говорит, – вот буква «X». Все правильно. Это, наверное, тебе, Сонк.
Меня так кличут – Сонк, потому как я типа коренастый, да ростом не вышел. Мамуля говорит, что я просто еще не вырос, хотя мне уже почти двадцать два стукнуло, а росту во мне едва больше шести футов. Я раньше так из-за этого переживал, что тайком бегал колоть дрова – все силенок себе прибавлял. Так вот, папуля отнес мое письмо учителю, чтобы тот его прочитал, а потом примчался назад, что-то выкрикивая на ходу, как помешанный.
– Война! – орал он. – Война началась! Давай, Элмер, тащи свою железяку!
Дядюшка Элмер сидел в углу, потягивая кукурузную брагу и заодно пробуя приучить к ней малыша.
– Какая война? Кончилась она уже давно, – пробормотал он, слегка кося глазом, будто чокнутый. – Эти чертовы янки оказались нам не по зубам. Я слышал, и генерал Ли погиб.
– Как это нет войны? Есть война! – упрямо возразил папуля. – Учитель говорит, Сонку в армию идти надобно.
– Хочешь сказать, что мы от них снова отколоться вздумали? – изумился дядюшка Элмер, разглядывая кувшин с брагой. – А что я говорил?! Этим проклятым янки нас в свой Союз не затащить…»
Смещение времен всегда привлекало Рэя.
Прошлое и будущее, спрессованные в текущем настоящем, – он очень остро чувствовал вечно текущее время. К тому же, Генри Каттнер не раз указывал Рэю, где желательно брать своих героев. Он вообще утверждал: всё, что нужно писателю, он носит в себе, с самого первого дня рождения. Каттнеровские мутанты Хогбены восхищали Рэя. Никаких слез, жалости, красивости – всей этой надоевшей дребедени. Штат Кентукки, кукурузный штат, тут и придумывать нечего. Сонк Хогбен не помнит своего возраста, он сбился со счета еще при лорде-протекторе Оливере Кромвеле. Он умеет летать, становиться невидимым, создавать сложнейшие технические устройства просто так, без всяких технических ухищрений. Малыш Крошка Сэм весит все семь пудов, умеет видеть будущее и генерирует ультразвук, правда, из-за этого приходится держать Крошку Сэма в специальной цистерне. Папуля – алкоголик-невидимка, родился до Юлия Цезаря, а Мамуля, добропорядочная здравомыслящая домохозяйка, отгоняет всяких приставал направленным пучком инфразвуковых волн. Что касается Дедули, истинного мозга семьи, он жил в Атлантиде еще до мирового потопа, а дядя Лес и дядя Лем, гордящиеся каждый своим собственным чудесным уродством (у Леса два сердца, причем одно золотое, а у Лема три ноги и умение гипнотизировать). Ну, а этого умника прохвессора Томаса Гэлбрейта Хогбенам приходится держать на окне в маленькой бутылочке, потому что он все время грозится исследовать необычную семейке «по полной науке».
Прекрасное начало! Казалось бы, зарабатывай подобной фантастикой!
Но Генри Каттнер фантастику боялся. Он считал, что ему не хватает знаний. В погоне за гонораром он, как Хаббард, как сотни других палп-литераторов брался буквально за всё: писал детективы, мистические и «ужасные» рассказы, укрываясь под многочисленными псевдонимами, часть которых до сих пор остается нераскрытыми. Каттнера уже знали, но его известность была известностью именно бульварного литератора. Когда один из его рассказов появился во вполне респектабельном журнале «Марвеловские научные истории» («Marvel Science Stories»), «умные» читатели даже заявили редакции протест.
В июле 1940 года Генри Каттнер и Кэтрин Мур поженились.
Когда во время войны Каттнера отправили в медкорпус в Форт Монмут (из-за сердечной недостаточности он был признан негодным к строевой), Кэтрин без всяких раздумий последовала за мужем. Это был во всех смыслах достойный и крепкий брак. Сам Каттнер был человеком добрым, – как правило, он читал все, что ему приносил юный Брэдбери. Даже когда Каттнер перебрался в Нью-Йорк, цепкий, как клещ, вечно спешащий, нервничавший Рэй продолжал присылать ему свои рукописи. Каттнер открыто называл Рэя «упертым фэном», но рукописи читал. И постоянно знакомил с теми, кто мог бы выбить из парня «литературную дурь», – например, с Джоном Кольером (1901-1980) – черным юмористом, писавшим для телевидения и с удовольствием издевавшимся над молодыми писателями. Впрочем, над собой он тоже издевался. Вот одно из его глубокомысленных изречений: «Иногда я удивляюсь, как такой третьеразрядный писатель, как я, мог так долго выдать себя за второразрядного».
Но именно Генри Каттнер вывел Рэя на правильную дорогу.
Это он посоветовал ему прочесть книгу Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо».
«Бродишь, бывало, по фруктовому саду, когда земля от заморозков уже затвердела, – с изумлением читал Брэдбери прежде неизвестного ему писателя. – Яблоки с деревьев давно собраны. Их уложили в бочки и отправили в большие города. Там их будут есть в квартирах, где много книг, журналов, мебели и людей. На деревьях осталось лишь несколько уродливых яблочек, которыми пренебрегли сборщики. Эти яблочки напоминают шишковатые суставы пальцев доктора Рифи. Но откусишь кусочек, и оказывается – они превосходны. В небольшой округлости на бочке яблока сосредоточена вся его сладость. Перебегаешь по мерзлой земле от дерева к дереву, собирая мелкие, корявые яблочки и наполняя ими карманы...»4
Это же Уокиган!
Это же его городок!
Он сам напишет впоследствии:
«А потом наступает день, когда ты слышишь, как всюду вокруг яблонь одно за другим падают яблоки. Сначала одно, потом где-то невдалеке другое, а потом сразу три, потом четыре, девять, двадцать, и наконец яблоки начинают сыпаться как дождь, мягко стучат по влажной, темнеющей траве, точно конские копыта, и ты – последнее яблоко на яблоне, и ждешь, чтобы ветер медленно раскачал тебя и оторвал от твоей опоры в небе, и падаешь все вниз, вниз…»5
Похоже, нет никакой разницы между маленьким зеленым Уокиганом и маленьким зеленым Клайдом (Уйнсбургом), штат Огайо, описанным Андерсоном. И этот Шервуд Андерсон тоже, оказывается, не получил никакого образования, бросил школу, чтобы содержать семью после смерти отца. Правда, потом, отслужив на Кубе, осел в Чикаго (опять же – рядом!) и стал писать эссе и рассказы. Книга «Уайнсбург, Огайо» вдруг ярко высветила все то, о чем раньше Рэй только смутно догадывался. Оказывается, литературные герои могут и не быть мускулистыми Тарзанами или всемогущими звездными королями. Провинциальный быт может впечатлять ничуть не меньше, чем космические авантюры.
Вот смуглая стеснительная девушка пришла на прием к доктору Рифи, потому что беременность ее испугала. Не монстры с чердака, а всего лишь беременность. А вот сын уайнсбургского ювелира нагло разглагольствует в баре о целомудрии. Обычный сынок обычного ювелира, а заслушаешься! А вот Джордж Уиллард, репортер газеты «Уайнсбургский орел», совершает вечернюю прогулку по шоссе, чтобы зайти к старому чудаку Уингу Бидлбому. Ничем он не замечателен, кроме своих рук, но это само по себе замечательно.
«Целую книгу можно было написать о руках Уинга Бидлбома.
Такая книга, при этом проникнутая сердечностью, подметила бы много неожиданно прекрасных свойств души в убогих людях. Справиться с подобной задачей мог бы только поэт. В Уайнсбурге руки Уинга Бидлбома привлекли к себе внимание благодаря своей подвижности. Ими Бидлбом собирал в день сто сорок кварт земляники. Руки стали его отличительной чертой, принесли ему славу. Кроме того, они придавали загадочной, причудливой личности Уинга ореол еще большей загадочности и причудливости. Уайнсбург стал гордиться руками Уинга Бидлбома точно так же, как гордился новым каменным домом банкира Уайта или Тони Типом, гнедым жеребцом Уэсли Мойера, победителем на осенних скачках (дистанция в две и пятнадцать сотых мили) в Кливленде...»
Все эти детали переворачивали душу Рэя.
Его всегда тянуло к детству, к родным местам.
Бесконечные мантры, придуманные Шервудом Андерсоном, бесконечные чудесные перечисления, такие простые и в то же время удивительные, – что-то подсказывало Рэю, что о подвижных руках Уинга Бидлбома писать, наверное, даже труднее, чем о десантах в неведомые взрывающиеся галактики.
Вот учитель Адольф Майерс засиживается с мальчиками на школьном крыльце. Они посмеиваются, что-то рассказывают. При этом рука учителя протягивается то к одному, то к другому мальчику, он гладит их спутанные волосы, касается их спин. Разве этого недостаточно, чтобы линчевать мечтателя? А вот Элизабет Уиллард, мать Джорджа Уилларда, женщина высокого роста, худая, со следами оспы на лице, равнодушно бродит по запущенной гостинице, поглядывая на выцветшие обои и истрепанные ковры. Просто поглядывает на выцветшее обои и истрепанные ковры. И всё. Добавлять к этом ничего не нужно. А вот Уил Хендерсон, владелец и редактор «Уайнсбургского орла», приходит в салун Тома Уилли и заказывает себе смесь тернового джина с содовой. А Уолш Уильямс, телеграфист (талия необъятная, шея тонкая, ноги слабые), рекламирует свое чудесное телеграфистское мастерство. А Белла Карпентер (смуглая кожа, серые глаза, толстые губы) жалеет только об одном – вот не родилась мужчиной, а то отдубасила бы любого. А Том Фостер...
И так далее.
И тому подобное.
Это было как озарение.
Это было как мгновенное прозрение.
Ведь если люди, то есть мы с вами, полетят когда-нибудь на Марс, то полетят туда именно Хендерсоны, Карпентеры, Уильямсы, Уиллэрды, Майерсы, Уинги Бидлбомы, наконец. Мы – люди, других таких нет!
4
Изучив книгу Шервуда Андерсона, Рэй вернулся к статьям Л. Рона Хаббарда.
Он пытался понять, как все же нужно писать? По каким территориям пролегает самый прямой путь к успеху?
«Итак, – писал Л. Рон Хаббард, – вы хотите быть профессионалом.
Или, если вы уже профессионал, вы хотите зарабатывать больше денег.
Я очень часто слышу, как джентльмены пера говорят о своей писательской деятельности как о самой “ненадежной” профессии. Они опираются на предположение, что боги случая полностью отвечают за все, что может произойти с твоим доходом, рабочим днем или удовольствием от работы.
Но критерий всегда один.
Вы либо писатель, либо нет.
Вы либо зарабатываете деньги, либо не зарабатываете.
Уверяю вас, что великая система коммерции, строившаяся веками, не прекратит свою деятельность только потому, что вам вдруг начинает казаться, будто ваш доход зависит от вашего воображения. И еще уверяю вас, что избитая фраза “эффективность экономики” применима к писательскому делу так же, как и к доставке свинины.
Вы – фабрика.
Вы – фабрика рукописей.
И если вы все-таки возражаете против примененного мною слова, позвольте уверить вас, что это не клеймо, а просто удобное название, которое подразумевает не какого-то там бумагомараку, а относится к любому работающему писателю.
Да, вы, и я, мы – фабрики, со свистом пара, с клубами дыма из железных труб и лязганьем тяжелых машин. Мы производим рукописи, мы продаем долговечную продукцию, мы заслуживаем уважения в нашем бизнесе. Наши имена – это то же самое, что бренды “Стандарт ойл” на канистре с бензином, “Форд” на автомобиле или “Браунинг” на пулемете. И так же, как все другие фабрики, мы можем закрываться, открываться, снижать и повышать уровень производства, изменять нашу продукцию. Мы можем работать на полную катушку, а можем разориться. Мы можем бездельничать, а можем зарабатывать деньги. Вся разница только в том, что наше оборудование, наши инструменты – это наши мозг и пальцы. И нам совершенно необходимо знать досконально нас самих и нашу продукцию, как любому производителю необходимо знать своих рабочих и свое оборудование.
К сожалению, большинство беспечно плывут по течению и во всем винят случай.
Это жаль, потому что экономическая теория, принимаемая людьми в небольших дозах, не столь уж сложна. Везде и всегда она имеет дело с ценой, стоимостью, предложением, спросом и трудом. Если вы собираетесь открыть мыловаренный завод, то будете очень осмотрительны. Мыловаренный завод – это источник вашего будущего дохода, значит, вам придется принять на работу профессиональных экономистов. А вот если вы начинаете писать, то десять против одного, что вы просто будете писать, а все остальное пустите на самотек. И – напрасно. Ваша писательская фабрика намного важнее мыловаренного завода, и если вы потеряете главное свое оборудование – мозг, руки, здоровье, то ничем не сможете его заменить, тогда как всякие там новые вальцы, баки и котлы можно приобрести на промышленном рынке.
Открывая мыловаренный завод, вы первым делом научились бы искусству изготовления мыла. То же самое и в писательском ремесле – вы сначала должны научиться писать. Вас ведь интересует зарабатывание денег этим вашим ремеслом. Нет смысла заявлять, что вы пишете только ради искусства. Рабочий, которому больше всего в жизни нравится делаемая им работа, все равно старается продать свои услуги или товары по самой лучшей цене. Это подтвердит вам любой экономист. Вам должен быть интересен только чистый доход. А “чистый доход” – это приток удовлетворения от экономических благ, выраженный деньгами. Все равно, пишете ли вы статьи о вязании, детские сказки, остроумные рассказы или смешные заметки, вы обязаны использовать указанную систему и зарабатывать деньги.
Потом вы, конечно, рассылаете рукописи по издательствам.
Если количество написанного вами было значительным, а ассортимент – широким, наверное, вы продали три или четыре работы. Таким образом, область того, что дальше следует писать, сузилась, и у вас, скажем, осталось два вида рынков, с которыми можно работать. Но вы не забыли жанры, которые первоначально вас вдохновляли. И время от времени вы пишете нечто отвлеченное, рассылаете это, возможно, даже продаете, и независимо от этого продолжаете писать в жанрах, приносящих вам доход.
Возьмем мою ситуацию для примера, поскольку я знаю ее лучше, чем вашу.
Я начал писать палп-рассказы, писать так хорошо, как только умел, сразу для всех журналов, которые были в то время на прилавках. Я выпустил около полумиллиона слов, делая продажи вначале благодаря большому количеству написанного. После того, как был продан десяток рассказов, я заметил, что здесь что-то не так. Я упорно работал, а деньги не спешили в мой карман.
У меня инженерное образование. Я предпочитаю четкие, надежные уравнения любым догадкам и предположениям, поэтому я взял список (который и у вас должен быть): написанные мною истории, жанр, количество слов, куда были посланы, проданы или нет.
Мой список оказался разнообразным. В него входили рассказы о военной и гражданской авиации, вестерны, любовные истории, детективы и приключения. При поверхностном рассмотрении список говорил о том, что приключенческий жанр был моим лучшим выбором, но, когда вы долгое время имеете дело с уравнениями, вы никогда не доверяете им, пока не увидите конечного результата.
Я взял истории двух наиболее привлекательных для меня жанров, посчитал общее количество написанных слов и отметил количество слов проданных.
Вот пример:
Детективы................120 000 слов написано
...................................30 000 слов продано,
...................................итог – 25%.
Приключения...........200 000 слов написано
...................................36 000 слов продано,
...................................итог – 18%.
Если верить приведенной таблице, приключения были моим резервным вариантом. Но если внимательно проанализировать 18% против 25%, то можно понять, что я проделал огромную часть работы бесплатно. То есть, я получал 0.18 цента за одно слово приключенческого жанра и 0.25 цента – за детективный жанр.
Замечательная разница!
Отсюда решение: впредь писать детективы!
Из того же списка следовало, что я не продал ни одного ковбойского рассказа, хотя (поскольку сам приехал с Запада) прекрасно знаю этот предмет. И с той поры пор я не пишу ковбойские рассказы. А еще я понял, что рассказы о военной и гражданской авиации настолько мало ценятся, что их не стоило писать дальше. Правда, мне до сих пор это кажется странным, поскольку у меня была лицензия пилота»6.
5
В 1941 году Рэй Брэдбери написал несколько рассказов в соавторстве с писателем Генри Хассе. Технология работы была проста: Рэй набрасывал черновик, а более опытный Хассе правил. Для начала взяли рассказ Рэя, опубликованный им во втором выпуске его же собственного журнала «Futuria Fantasia» – «Маятник». Рэй расширил текст, Генри Хассе навел литературную правку. Рукопись послали Джулиусу Шварцу – литературному агенту, с которым Рэй познакомился на нью-йоркском конвенте и, в итоге, рассказ попал в журнал «Супер научные истории» («Super Science Stories»).
Казалось, дело начинает идти на лад.
Но жизнь всегда сложнее наших расчетов.
7 декабря японцы разгромили морскую базу США Перл-Харбор, расположенную на острове Оаху (Гавайи). Америка, старательно уклонявшаяся от войны, уже давно охватившей Европу, вынуждена была ответить на удар. В США заработали новые предприятия. Понятно, все они работали на войну. Железные и автомобильные дороги не справлялись с объемными перевозками. Скип, старший брат Рэя, рвался повоевать за демократию, к тому же его привлекал известный призыв «Хочешь увидеть мир – запишись в армию!», но Скипа забраковали: не повоюешь с порванной в детстве барабанной перепонкой и малым весом.
Рэю как раз исполнился двадцать один год.
Он не скрывал своего патриотизма, но и не выпячивал его.
Очкастый, неловкий, длинный, слишком впечатлительный, слезливый и в то же время склонный, как считали некоторые, к явно вызывающему веселью, чуть ли к шутовству, он старался отвлечься от мрачных мыслей, работая над все новыми и новыми рассказами.
Он поставил перед собой задачу – писать в неделю один рассказ.
В понедельник – черновик, во вторник – второй черновик, к воскресенью – беловой текст. Система вроде бы заработала: поверивший в Рэя Брэдбери Джулиус Шварц продал пару рассказов в палп-журнал «Капитан Будущего» («Capitan Future»). Впрочем, эти рассказы тоже были написаны в соавторстве с Хассе.
«Я открыл, что соавторы, как костыли, поддерживают друг друга».
Герман Хассе юмора не принял и не шутку обиделся. Он считал себя основным автором. Честно говоря, Рэя эта ссора не сильно расстроила, потому что у него появился новый литературный наставник.
Точнее, наставница. Писательница Ли Дуглас Брэкетт (1915-1978).
Первым с рассказами Ли Брэкетт познакомился Генри Каттнер. Он же ввел ее в круг своих литературных друзей – Роберта Хайнлайна, Джека Уильямсона, Эдмонда Гамильтона. Печататься Ли Брэкетт начала в 1939 году – у Джона Кэмпбелла-младшего в журнале «Поразительное» («Astounding»). Старше Рэя на пять лет, резкая на язык, всегда спортивная, загорелая, с короткой стрижкой. Ходили слухи, что мужчинами Ли Брэкетт не сильно интересуется, но через пару лет она вышла замуж за Эдмонда Гамильтона, и этот вопрос был снят. В паре с Ли Рэй смотрелся странно – длинный, очкастый, витиевато выражающийся. Но они на удивление быстро подружились и на собраниях Лиги Фантастов часто появлялись вместе. Сэм Уэллер в своих «Хрониках» не без юмора сообщает, что Ли не раз (в шутку, конечно) предлагала Рэю «покувыркаться на заднем сиденье машины». Жила она в Санта Монике на берегу океана и когда в гости приезжал Рэй, они вдвоем шли на старый пирс и вели там бесконечные литературные разговоры. А главное, Ли не просто читала рукописи Рэя, – она их правила. И подсказывала много дельного. И знакомила с новыми книгами. Благодаря ей, он впервые прочел и полюбил «крутые детективы» Раймонда Чандлера (1888-1959) и Дэшила Хэммета (1894-1961)…
6
Но война была близко.
Думая о войне, Рэй изменил график.
Теперь он писал первый черновик в понедельник, второй – во вторник, и так до пятницы, чтобы уже в субботу можно было отправить законченный рассказ в один из журналов. Отец Рэя в это время получил место электромонтера в Лос-анджелесской береговой общине, носившей гордое имя Венис (Venice). Семейство переехало на океанский берег, но Рэй каждый день ездил на любимый угол улиц Олимпик и Нортон. Калифорнийская Венис ему, кстати, нравилась, хотя городок давно пришел в упадок – каналы забило мусором, дома обветшали. Зато теперь у братьев Брэдбери была своя спальню, и им поставили настоящие кровати вместо давно надоевших диванчиков.
На одном из собраний Лиги Фантастики Рэй подружился с новичком по имени Грант Бич. Новичок не был писателем, но, как все американцы, был убежден, что и этому ремеслу можно при желании научиться. Отец Гранта умер, он жил с матерью в невеселой атмосфере пустого дома. Чтобы как-то отвлечь друга от размышлений, Рэй записал Гранта и его мать в студию керамики, и они все вместе стали ходить на занятия. И вдруг выяснилось, что Гранту нравится работа с глиной. Больше того, у него здорово получалась лепка. Он страшно увлекся новым делом и даже упросил Рэя помочь ему переоборудовать гараж в студию.
Теперь Рэй часто проводил вечера у друга.
Мать Гранта владела многоквартирным домом по соседству, – и там жили в основном испанцы, которых всегда было много на калифорнийском побережье. Исключительная память Рэя впоследствии помогла восстановить все детали, вспомнить чуть ли не каждого жильца миссис Бич. Эти детали остались живыми и сейчас, и, наверное, благодаря Рэю Брэдбери, люди еще долго читать про мистера Рамиреса, давно уже исчезнувшего из этого мира.
«Вскоре после того, как мистер Рамирес поселился в пансионате, он купил для своей комнатушки радиоприемник; придя с работы, он с неподдельным удовольствием включал его на полную мощность. Кроме того, он купил часы на руку, которые тоже носил с удовольствием. Вечерами он часто гулял по примолкшим улицам, разглядывал в витринах красивые рубашки и некоторые из них покупал, любовался брошками и некоторые тоже покупал своим немногочисленным приятельницам. Одно время он по пять раз в неделю ходил в кино. Еще он катался на трамвае, иногда целую ночь напролет, вдыхая электричество, скользя черными глазами по объявлениям, чувствуя, как вращаются колеса под ним, глядя, как проплывают мимо маленькие спящие дома и большие отели. Кроме того, он ходил в роскошные рестораны, где заказывал себе обед из многих блюд, посещал оперу и театр. Он даже приобрел автомобиль, но потом забыл про взносы, и однажды сердитый агент из магазина увел его машину со стоянки перед пансионатом…»7
Но это будет позже, гораздо позже.
А пока в гараже, превращенном в мастерскую, Рэй пишет рассказы.
Именно здесь, в гараже, он написал «Озеро» («The Lake») – рассказ, в котором снова вернулся в свое детство. Он прекрасно помнил историю о том, как однажды двенадцатилетняя золотоволосая (Брэдбери всегда нравился цвет золота) девочка утонула в озере Мичиган, и тело ее так и не нашли. Прошли годы. Мальчик, который хорошо знал несчастную, вырос, женился. И вот в один прекрасный день, когда он гулял по берегу, золотоволосая девочка сама вышла ему навстречу…
Рэй страшно нервничал, работая над «Озером».
Он чувствовал, что на этот раз у него получается что-то более достойное, чем обычные «ужастики», поставляемые им в палп-журналы. Он был уверен, что это только начало, теперь он будет писать только такие вот классные рассказы, но в июле он получил повестку на прохождение медицинской комиссии. А он совершенно не собирался воевать. Он не понимал, ради чего это надо. Когда дело дошло до окулиста (со зрением у Рэя всегда были сложности), тот прикрыл ему один глаз и приказал, указывая на стену: «Читай таблицу». От волнения Рэй переспросил: «Какую таблицу?» И беспомощно добавил: «Я не вижу никакой таблицы».
Так призывник Рэй Брэдбери был признан негодным к военной службе.
В общем, ничего особенного, парню повезло. Но военный моряк Роберт Хайнлайн, узнав подробности этой истории, пришел в самую настоящую ярость. Он всегда недолюбливал настырного и сентиментального парня, а теперь решил, что Брэдбери еще и трус. Сам Хайнлайн в годы войны вместе с Айзеком Азимовым и Л. Спрэг де Кампом работал в научно-исследовательской лаборатории ВМФ в Филадельфии. Они там разрабатывали новые методы борьбы с обледенением самолетов на больших высотах, аппаратуру для слепой посадки и компенсирующие гермокостюмы. «Ты трус! – написал Роберт Хайнлайн Рэю Брэдбери. – Не можешь служить, так хотя бы запишись в волонтеры». И никогда больше не подавал Рэю руку. Столь же резко отнеслись к нему и Айзек Азимов и Л. Спрейг де Камп.
7
Под это настроение Рэй написал рассказ «Ветер» («The Wind»).
Слушая тоскливое завывание ночного ветра, герой начинает подозревать, что этот ветер, наверное, хочет убить его. Такие тоскливые завывания Рэй много раз слышал в своем детстве, они и сейчас нервировали его. Он пытался отвязаться от воспоминаний, а отвязаться можно было, только описав пугающее событие. «Просто удивительно, – позже вспоминал Брэдбери, – насколько они взяты из жизни, все эти мои рассказы».
Похоже, Рэй Брэдбери и впрямь был из тех немногих фантастов, истории которых вырастают прямо из жизни.
«Рассказ “Ночной поезд на Вавилон” – почти правдивая история, – писал Брэдбери в кратком послесловии к сборнику «Вождение вслепую» («Driving blind»). – Вот так же несколько лет назад меня чуть не вышвырнули из вагона, когда я попытался разоблачить шулера…»
«Рассказ “Старый пес, лежащий в пыли” – точное до мельчайших деталей повествование о том, как я двадцатилетним парнем приехал в один приграничный мексиканский городок и попал на цирковое представление…»
«К рассказу “Все мы одинаковы” меня подтолкнул случай в книжном магазине “Эйкерс оф Букс” в маленьком городе Лонг-Бич. Однажды, ближе к вечеру, я бродил там вдоль тускло освещенных стеллажей, и вдруг обнаружил стопку датированных 1905 годом школьных вестников, со страниц которых (уму непостижимо) смотрели на меня растиражированные лица моих однокашников выпуска 1938 года…»
«Рассказ “Шкура неубитого льва” – еще одна вариация на темы причудливой реальности. Во время Второй мировой войны студия “Метро-Голдвин-Майер” была замаскирована под здание авиационной компании “Хьюз Эйркрафт”, а компания “Хьюз Эйркрафт”, в свою очередь, скрывалась под вывеской “МГМ”. Ну не чудеса ли? Разве можно было обойти вниманием такую невероятную комедию?..»8
Но жизнь подкидывала не только веселые истории.
В новогоднюю ночь с 1943 на 1944 год Рэй гулял по площади Першинга в Лос-Анджелесе. Группа полицейских остановила какого-то молодого человеку и Рэй, конечно, тут же вмешался, и горячо полез к полицейским с неуместными, на их взгляд, вопросами. У Рэя потребовали документы, прежде всего призывную повестку, – их, конечно, при нем не оказалось. В итоге Рэя доставили в полицейское отделение. Там, сняв отпечатки пальцев, и узнав, что Брэдбери не может заплатить залог, и у родственников его тоже нет на это денег, Рэя отправили в камеру, где он увидел сцены, глубоко потрясшие его.
Впоследствии он подробно рассказывал все это Сэму Уэллеру.9
В большой грязной камере сидело не менее ста человек. Выбрав самую высокую трехъярусную коку, Рэй взобрался на нее. Но позже пришлось выйти в туалет, и когда Рэй вернулся, место его уже занял черный верзила.
«Вы заняли мою койку, сэр».
«Твою? Это где-то здесь написано?»
«Нет, сэр. Это нигде здесь не написано».
«А может твое имя указано на этой кружке?»
«Нет, сэр. И на кружке нет ничего такого».
«Значит, получается, что ты лжешь?»
«Да, так получается, сэр».
Но самое худшее началось позже.
В камере оказался человек с похожим именем.
Что-то вроде – Рэй Брэдли, низкий тип. Когда этого Брэдли громко звали заняться некими грязными делишками под чьим-нибудь одеялом, Рэй Брэдбери дрожал от стыда и отвращения. А была только пятница. И она тянулась бесконечно. И еще дольше тянулась суббота. Правда, в воскресенье полицейское отделение посетил церковный хор.
«Что бы вы хотели сейчас услышать?» – задал вопрос руководитель хора.
Ответил Брэдбери. «Когда святые маршируют». Вот этот гимн и был исполнен под косые взгляды сокамерников.
8
В те годы Рэй печатался везде, где мог.
Он писал даже в низкопробную «Библиотеку десятицентовых детективов».
Это тоже было игрой. Весь мир казался ему сценой, ему – прирожденному книжнику. Он еще не умел соединять пережитое с услышанным, не умел сплавлять собственный опыт с литературными переживаниями Он смеялся чаще, чем надо, он плакал гораздо чаще, чем следовало бы. И хотя в мае 1944 года в журнале «Странные истории» («Weird Fales») был напечатан очень даже неплохой рассказ «Озеро», Брэдбери крайне неохотно вспоминал об этом этапе своей жизни. Он уже тогда прекрасно понимал, что большинство написанных им рассказов – пустышки. Правда, за них платили. Долларами. Да и честолюбие несколько утолялось. Но сколько можно жить палп-литературой? Пора издавать свою книгу!
Рэй даже литературное имя начал искать. Такое, чтобы сразу запомнилось.
Скажем, Рэй Брэдбери. Или строже – Дуглас Брэдбери. Или уж совсем строго – Р. Д. Брэдбери. Но издатель Август Дерлет, с которым начал переговоры Рэй, забраковал все эти имена. «В палп-журналах тебя знают как Рэя Брэдбери, вот Рэем Брэдбери и оставайся».
Странное время, тревожное время.
Не только для Рэя, но и для его друзей.
Грант Бич, например, начал посещать психоаналитика.
Рэй очень переживал за друга, даже спрашивал при случае, – может, у Гранта нет денег? Может, он, Рэй, оплатит ему лишний сеанс? «Ну да, – отказывался Грант. – Легко сказать. Сеанс стоит двадцать долларов, а сколько ты зарабатываешь продажей своей газеты?»
В итоге, однажды к психоаналитику отправился сам Брэдбери.
Поговорив с ним, врач удивленно осведомился, а чего, собственно, он ждет от визита?
И получил от Брэдбери неожиданный ответ:
«Хочу понять, как стать величайшим писателем!»
«Но ведь вы хотите этого не вот так сразу, а спустя какое-то время?»
Рэй кивнул. Конечно, он предпочел бы вот так сразу, но если это сложно…
«Изучайте биографии, напечатанные в Британской энциклопедии, – терпеливо посоветовал врач. – Внимательно изучайте биографии разных великих людей. Изучайте, и вы увидите, что одни приходят к славе сразу, будто их что-то вдруг подтолкнуло, а другие добиваются известности долгие десятилетия».
Даже грант стал советовать Рэю что-нибудь изменить в жизни.
«Пошли свои рассказы в серьезный журнал? Ты же пишешь на хорошем уровне».
И предупредил возможное возражение Рэя: «Ты просто боишься! А бояться не надо. Бери пример с меня. Я тоже не сразу понял, что могу работать с глиной. А ты посоветовал и я решился. Теперь моя керамика неплохо продается, я даже выставляюсь в галереях Лос-Анджелеса и Сан-Франциско».
Но Рэй никак не мог решиться.
Он понимал, что сделать имя и получить хорошие деньги можно только в серьезных журналах, а то друзья уже стали разочаровываться нем, даже прозвали палп-поэтом. Ну да, в дружеском кругу это звучит не обидно, но для редактора известного издательства…
Нет, нет! Рэй помнил, как одноклассники осмеивали его любовь к фантастике.
9
В 1946 году Рэй Брэдбери напечатал повесть «Лорелея красной мглы» («Lorelei of the Red Mist»), которую написал в соавторстве с Ли Брэкетт. К великому его сожалению, любимую соавторшу он потерял: в том же году она вышла замуж за Эдмонда Гамильтона – признанного отца космической оперы.
В небольшом эссе «Эдмонд Гамильтон, каким я его знал» («Edmond Hamilton: As I Knew Him»)10 писатель Джек Уильямсон вспоминал:
«Они познакомились еще в 1940 году, когда был опубликован первый ее рассказ. Мы тогда находились в Лос-Анджелесе с Джулиусом Шварцем, литературным агентом Эда. – (И Рэя Брэдбери тоже, – Г. П.) – Ли начинала как автор искусного, яркого фэнтези, а также вполне крутых детективов. Во время войны она стала успешным сценаристом, написав в соавторстве с Уильямом Фолкнером сценарий для фильма Говарда Хоукса «Глубокий сон» («The Big Sleep») по роману Раймонда Чандлера. Когда я расспрашивал Ли Брэкетт о Фолкнере, она, улыбаясь, называла его крайне любезным джентльменом с Юга, который был постоянно озабочен мыслями о том, как бы вернуться на берега Миссисипи и получать по 500 долларов в неделю…»
Другой друг Ли Брэкетт писатель Майкл Муркок рассказывал:
«Как и большинство ее героев, Ли любила жить не по правилам. Она писала разные вещи, но всегда твердила, что ее первой любовью была и остается научная фантастика. Твердила нарочито вызывающе, хотя платили за работы в этом жанре куда меньше, чем за прочие публикации в палп-журналах. Меньше даже, чем за другие разновидности фантастики, скажем, мистической или приключенческой. Если бы Ли решила писать о трущобах Лос-Анджелеса, а не о закоулках космических далей, она, наверное, заработала бы гораздо больше, но жажда свободы заставила ее выбрать такой менее прибыльный жанр…»
Свидетелями на скромной свадьбе Эдмонда Гамильтона и Ли Брэкетт были писатели Кээтрин Мур и Генри Каттнер, а также молодой друг новоиспеченной четы – Рэй Брэдбери.
После свадьбы молодожены переселились на принадлежавшую Гамильтону ферму в маленьком городке Кинсмен, штат Огайо.
Там жили, там работали.
Там достигли того, чего достигли.
Ли Брэкетт: сценарии фильмов «Глубокий сон», «Рио Браво», «Долгое прощание», «Звездные войны»…
Эдмонд Гамильтон: циклы рассказов: «Межзвездный патруль» («Interstellar Patrol»), Доктор Дейл» («Doctor Dale»), «Звездные короли» («The Star Kings»), «Звездный волк» («Starwolf»), романы – «Всадники времени» («The Time Raider»), «Озеро Жизни» («The Lake of Life»), «Город на краю света» («The City at World’s End»), «Разрушитель Солнц» («The Sun Smasher»), «Арфисты Титана» («The Harpers of Titan»); и совсем уж безусловная классика – «Сокровище Громовой Луны» («Treasure on Thunder Moon»)…
«Я до сих пор считаю, – вспоминал Эдмонд Гамильтон в 1977 году, – что мое решение зарабатывать на жизнь писанием научной фантастики было чистой воды безумием, но… мне это удалось! Мне это действительно удалось. И в целом такая необычная профессия принесла мне богатство – я имею в виду не количество заработанных денег, а число приобретенных друзей и реализованных немыслимых грез».
«Я всегда был против любых попыток наложить на научную фантастику догматические цепи, – писал он. – Научная фантастика может многое, и удача порой ждет тебя на самом невероятном направлении. Конечно, фантастика сейчас далеко отошла от своего раннего статуса – литературы предсказаний, и вплотную приблизилась к глубокой психологической прозе. И меня тревожит, сколь малое число современных писателей-фантастов проявляет интерес к перспективам космической экспансии. А ведь освоение космоса стало уже повседневной реальностью, и это произошло на наших глазах…»
10
Победа союзников во второй мировой войне вывела США в мировые лидеры.
Теперь, кроме СССР, никто уже не оспаривал её мощного политического и экономического влияния. Поставляя в Европу оружие и продовольствие, США поддерживали и развивали, прежде всего, свою собственную промышленность, свое собственное сельское хозяйство. А, получив атомную бомбу, американское правительство и её тут же весьма эффективно использовало для демонстрации своей неимоверно возросшей силы. В конце 1945 года президент США Гарри Трумэн (1884-1972) прямо заявил: «Хотим мы того или не хотим, но мы должны, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром».
«Иногда по вечерам я слушал парижское радио, – вспоминал известный советский писатель И. Г. Эренбург11. – В Америке крайние круги одержали верх. Я слышал новые слова: “план Маршалла”, “доктрина Трумэна”, “превентивная война”. Это было неправдоподобно и страшно: ведь не прошло и трех лет со дня общей победы, люди еще хорошо помнили огонь минометов, бомбежки, прожитые вместе жестокие годы. Я слушал по радио псевдоученые разговоры о необходимости “отстоять западную культуру от советской экспансии”. “Холодная война” перешла из газетных статей не только в государственные договоры, но и в повседневный быт. В 1949 году родился Атлантический пакт. Раскол Германии принял государственные формы: в том же году в Бонне была провозглашена федеральная республика, а полгода спустя, образовалась Германская демократическая республика. Китайская Народная Республика родилась в 1949 году, и в том же году Голландия была вынуждена признать независимость Индонезии…»
Ожидание скорой и всеобщей катастрофы, вообще свойственное Рэю Брэдбери, заставляло его пессимистически оценивать ход событий. Когда издатель Август Дерлет попросил однажды у Рэя Брэдбери рассказ для очередной антологии фантастики, писатель переписал и послал ему ужасный рассказ «Террор в детском саду» («A Childs Garden of terror»). Он отвечал настроениям Брэдбери, но издателю даже название рассказа не понравилось. По его мнению, оно отдавало дешевкой…
Видя, как нервничает Рэй, Грант Бич предложил поехать в Мексику.
Отдохнуть, развеяться, хотя бы на пару недель забыть о неприятностях.
Нет денег, ну что тут такого? – настаивал Грант Бич. – Говорю же тебе, пошли один из этих своих новых рассказов в «серьезный» журнал: они платят больше. И плевать, пробьешься ты в майнстрим или нет, главное пока – попробуй.
И Брэдбери решился.
И отправил Джулиусу Шварцу в Нью-Йорк рассказ.
Это был рассказ «Возвращение» («Homecoming») – история достаточно мерзкой семьи монстров, встречающихся друг с другом после долгой разлуки.
Вот они герои Рэя Брэдбери: дядюшка Эйнар, дядюшка Фрай с кузеном Уильямом, Фрульда и Хельгар с тетей Морганой, кузен Вивьен и еще один дядюшка – Иоганн. Не Хогбены, конечно, но…
«Они летят по воздуху, крадутся по земле, пробираются под землей, меняя по пути свое обличье. Вот кто-то, обернувшись волком, уходит от водопада по отмели черной реки, в неровном свете звезд серебрится его шерсть. Коричневый дубовый лист плавно парит в ночном небе. Промелькнула маленькая летучая мышь. Я вижу, я вижу, как они пробираются сквозь густой подлесок, скользят между верхушками деревьев…»
Не ставя в известность своего литературного агента (наверное, испытывал все же некоторую неловкость), Рэй еще три своих рассказа послал в «глянцевые» журналы – «Мадемуазель» («Mademoiselle»), «Шарм» («Charm») и «Ожерелье» («Сolliers»). Не веря в успех, он укрылся под псевдонимом Вильям Элиот, но, к его изумлению и восторгу, все три рассказа были приняты!
Теперь Грант уже настаивал на поездке в Мексику.
«Нам нужен отдых!» – твердил он. «Мы поедем на машине!»
Но Рэй сомневался. У Гранта был старенький «форд V8». Целый день дышать дорожной пылью? Ночевать в дешевых мотелях под чужими простынями? Нет, нет! Рэй привык к нормальной постели, к вкусным гамбургерам, к томатным супам, к домашним мясным тефтелям, к чудесным маминым клубничным пирогам! Ему уже двадцать пять. Он человек традиций.
И все же он погрузил сумку и пишущую машинку в «форд» Гранта Бича, и путешествие в Мексику началось. Не желая быть просто пассажиром, Рэй взял на себя роль штурмана – находил на карте нужные остановки и повороты, высчитывал расстояния. К его удивлению дорожные мотели оказались вполне приемлемыми. И питаться можно было без особого отвращения. Но вот друг друга они скоро начали раздражать. Грант часами сидел за рулем, а Рэй заменить его не мог, он не водил машину, да и штурман из него не вышел. К тому же его мучил страшный вопрос: ну зачем они поехали в страну, где люди голодают? Ну, зачем они поехали туда, где твой сытый вид вызывает у окружающих откровенную ненависть?
Больше всего пугало Рэя отношение мексиканцев к смерти.
Раньше ему в голову не приходило, что к смерти можно относиться как к обыденности. А в Мексике они на каждом шагу встречали похоронные процессии. Это выглядело именно как обыденность. Глядя на мрачных удрученных людей, Рэй не мог сдержать слез. Это тоже раздражало Гранта. Все, что в Лос-Анджелесе казалось милыми пустяками, в Мексике обрело какой-то особенный мрачный смысл.
К тому же приближалось празднование мексиканского Дня Смерти.
Кругом яркие цветы, пышные надгробия, цветные страшные маски, все ужасно много пьют, мрачно смеются и танцуют. Рэй не понимал, не хотел понимать мрачных чудес этого странного, отталкивающего мира. К счастью, на одной из экскурсий на остров Жаницио он случайно познакомился с француженкой мадам Манья Гарро-Домбаль (Garreau-Dombasle) и с ее юной дочерью. Любезная мадам оказалась женой французского посла и, узнав, что Рэй – писатель, пригласила его в Париж. Любезность мадам Гарро-Домбаль так тронула Рэя, что каждый год накануне мексиканского Дня Смерти он посылал ей из США открытку. А в 1972 году посвятил ей книгу «Канун всех святых».
«С любовью – мадам Манья Гарро-Домбаль, которую я встретил двадцать семь лет назад в полночь на кладбище острова Жаницио, того, что на озере Рацкуаро, в Мексике, и которую я вспоминаю каждый год в День Мертвых».
Стиль книги был мягок и сумрачен. Хэллоуин располагает.
«Было ли это в Древнем Египте, четыре тысячи лет назад, в годовщину великой гибели солнца?
Или – еще за миллион лет до того, у горящего в ночи костра пещерного человека?
Или – в Британии друидов, под сссссссссссссвистящщщщие взмахи косы Самайна?
Или – в колдовской стае ведьм, нечистой силы, всякого дьявольского отродья, несущегося над тьмой средневековой Европы?
Или – высоко в небе над спящим Парижем, где все эти диковинные твари превращались в камень и оседали горгульями и химерами на соборе Парижской Богоматери?
Или – в Мексике, на светящихся свечами кладбищах, полных народу и крохотных сахарных человечков в День Мертвых?..»
Кстати, именно мадам Манья Гарро-Домбаль посоветовала Гранту и Рэю посетить мумии селения Гуаножнато (Guanojnato). Рэй в местечко с таким названием ни за что не поехал бы, само слово «мумия» обдавало его холодом.
Узкие булыжные улочки, старые здания колониального стиля. Мрачные, иссушенные голодом и зноем люди. На местном кладбище друзья спустились в пыльное сумеречное подземелье. Вдоль каменных стен там одно к другому стояли, именно стояли, человеческие мумифицированные тела. Владельца не смущали никакие этические проблемы, он просто брал деньги за показ тех, кто еще совсем недавно находился среди таких же живых, как он. Вот родственники покойных не смогли оплатить их похороны, что же делать, пусть свой долг отрабатывают сами покойники. Очередного усопшего хозяин приставлял к каменной стене, и в сухом климате трупы быстро превращались в мумии…
11
В Мехико-сити путешественники остановились у подруги тети Невы.
В семье Брэдбери личная жизнь и сексуальные пристрастия никогда никем не обсуждались; о существовании Анни Энтони (Anne Anthony)– тоже предпочитали молчать. Анни была профессиональным фотографом, работала на редакцию журнала «Национальная география» («National Geographic»). Рэй знал, что отношения тети Невы и Анни начались еще в 1945 году, когда тетя Нева, видимо, впервые проявила интерес к нетрадиционному сексу.
Что ж… Рэй никого не осуждал…
Кстати, во время первого завтрака в столовой Анни появился высокий, уже с утра хорошо поддатый («Всего-то два коктейля») человек с разными глазами – один голубой, другой коричневый.
Это был Джон Стейнбек.
Наконец, Рэй был счастлив! Он сидел за столом с настоящим писателем.
Puta chinigada cabron! Это вам не на высохших покойников смотреть! Настоящий писатель, всеми признанный! Не какой-нибудь палп-поэт или палп-труженник, а писатель, достигший успеха. Учился в Стнэнфорде, но университет бросил. В Нью-Йорке перебивался случайными заработками, но писал. Рукопись возвращалась из редакций и издательств, но Стейнбек писал. И добился своего! Роман «Тортилья-Флэт» принес ему успех. И теперь он может путешествовать, куда захочет, жить, где захочет. Ведь он – писатель!
Встреча с Джоном Стейнбеком помогла Рэю пережить в целом невеселую поездку.
К тому же, находясь у Анни, он получил приятное письмо из Нью-Йорка. Прочитав рассказ некоего доселе неизвестного ему Вильяма Эллиота (псевдоним Рэя), введенный в заблуждение литературный агент Дон Конгдон интересовался, а есть ли у мистера Элиота еще такие рассказы? А если нет, то, может, он их напишет?
Почему не написать? Никаких проблем. Конечно, напишет!
У Рэя был с собой черновик рассказа «Маленький убийца» («The small Assassins»). В нем Рэй вспоминал свое не столь уж пока далекое иллинойское детство. Раз появился спрос на такие рассказы, их надо писать. Пора домой! Нечего делать в этой мрачной Мексике! Радость Рэя была так откровенна, что Грант впал в плохое настроение. «Я радовался рассказу, напечатанному в журнале «Мадемуазель», – вспоминал Рэй Брэдбери, – а Грант считал, что я просто заношусь и специально хвастаюсь, чтобы мучить его».
В литературе о Брэдбери мелькали иногда намеки на его интерес к нетрадиционному сексу. «Но я говорил с Филом Николзом12, – писал мне Павел Губарев, создатель одного их лучших сайтов, посвященных писателю. – Если бы у Брэдбери действительно были подобные контакты, он наверняка рассказал бы об этом Сэму Уэллеру, поскольку честно выкладывал перед ним многие другие интимные подробности своей жизни (скажем, об изменах жене, и даже о том, как лишился девственности с проституткой). Вполне доброжелательное отношение Рэя к геям, скорее всего, проистекало не только из общей его миролюбивости, но, вероятно, и оттого, что обожаемая им тетя Нева была лесбиянкой…».
Отношения между друзьями резко ухудшились.
На границе с США на маленькой заправочной станции Грант попросил Рэя заправить машину, но он чего-то там не доглядел, часть бензина пролилась на землю. «Ты вообще ничего не умеешь делать!» Ах так! В первом же аризонском городке Рэй ушел, захватив с собой свои вещи. Разъяренный Грант выбросил забытую Рэем пишущую машинку прямо на дорогу.
12
В Лос-Анджелес Рэй приехал в канун Дня Благодарения.
Поездка в Мексику принесла ему много разочарований и огорчений, но из впечатлений от этой поездки выросли рассказы «Следующий» («The Next in Line»), «Жизнь и работа Хуана Диаса» («The life-work of Juan Diaz»), «Дорога» («The Highway»), «Кошки-мышки» («The Fox and the Forest»). Еще не шедевры, но уже и не чистая палп-продукция.
Кстати, в рассказе о Хуане Диасе опять всплыла Мексика с ее ужасами.
Некая Филомена, обычная, ничем не выдающаяся мексиканка, узнает, что хозяин кладбища собирается выставить мумию ее недавно умершего мужа на всеобщее обозрение… Ужасно, но так тогда многие писали… Кроме подобных сюжетов Рэй привез из Мексики примитивные деревянные маски, которые хотел использовать в оформлении обложки своей будущей книги.
Удивительно, но, вернувшись, Рэй снова стал встречаться с Грантом.
Конечно, Грант Бич ревновал Рэя, прежде всего, к литературным успехам.
Рассказ «Черные и белые», опубликованный в журнале «Американский Меркурий» («American Mercury»), Август Дерлет планировал поставить в ежегодную антологию лучших коротких американских рассказов, о чем Рэй давно и страстно мечтал. Но письмо пришло на адрес Гранта. Он вскрыл его и от имени Рэя сообщил издателю, что отказывается от публикации. Узнав об этом, Брэдбери только и сказал: «Ты вскрываешь мои письма?» И дружба их окончательно рухнула.
13
Август Дерлет торопил Рэя с рукописью.
Он одобрил название книги: «Темный карнавал» («Dark Carnival»).
«В арендованной квартире на Фигероа-энд-Темпл, – пояснял позже Брэдбери появление рассказа «Надгробный камень» («The Tombstone») , – где я бывал только наездами, мы устроили для Гранта Бича гончарную мастерскую. Приблизительно раз в месяц я ночевал в верхней комнате и тогда поднимался раньше и помогал оборудовать помещение. В одной из нижних комнат лежала оставленная кем-то надгробная плита. Вот уж нашли что оставить. Не помню, что за имя там было высечено, да это и неважно. При взгляде на эту плиту тебе волей-неволей воображалось твое собственное имя…»
Книга «Темный карнавал» (впоследствии переиздавалась под названием «Осенняя страна») – книга не очень веселая. Уже в эпиграфе чувствуется ее особенная атмосфера. «Страна, где год вечно идет на убыль. Где холмы – мгла, а реки – туман; где день угасает быстро, сумерки и вечера медлят, а ночи никогда не кончаются. Страна погребов, подвалов, угольных ям, чуланов, чердаков и кладовых, куда не заглядывает солнце. Страна, где живут Люди Осени и мысли их – осенние мысли. Ночами бредут они по пустым мостовым, и шаги их – как шорох дождя...»
Кстати, один из рассказов книги – «Возвращение» («Homecoming»), – отправленный Рэем Брэдбери в журнал «Мадемуазель», довольно долго валялся там в груде других рукописей, пока не попал на глаза молодому нью-йоркскому писателю Трумэну Капоте (1924-1984). Именно он обратил внимание редактора Джорджа Дэвиса и его помощницы Риты Смит на рассказ Брэдбери. Целую неделю они думали, как пристроить в своем журнале эту мрачную историю. И, в конце концов, пристроили, перекроив для этого весь номер.
14
В апреле 1946 года Рэя зашел в один из своих любимых книжных магазинов.
Он был в пальто с глубокими накладными карманами и с объемистым портфелем в руке. Владельцы книжных магазинов не любят посетителей в таких вот пальто с накладными карманами. Белокурая девушка-продавец Маргарет Маклюр (Marguerite McClure) подошла к Рэю.
«Могу чем-то помочь?»
Девушка Рэю понравилась.
Он спросил: «Есть у вас антология “Who knocks?”»
И конечно не удержался, выложил, что он – один из авторов этой антологии.
Маргарет удивилась. Она любила читать, и была знакома с писателями. А этот молодой человек (ей самой было двадцать четыре года) ничем на писателя не походил, и пальто у него было как у профессионального похитителя книг.
В общем, разговор не получился, но Маргарет прочла рассказ «Озеро».
Когда Рэй снова пришел, она встретила его любезнее. Он показался ей забавным, в этом она сама признавалась впоследствии. А Рэя поразили знания Маргарет. Нигде не учившийся, всё схватывающий из книг, даже мысливший литературно, он впервые встретил девушку, которая свободно говорила на французском, итальянском и испанском языках; при этом Мэгги (так он стал ее называть) не придавала никакого специального значения своим знаниям, она считала, что всё так и должно быть. И нрав у нее был соответствующий. Она ушла из Лос-анджелесского университета только потому, что инструктор по плаванию как-то заметил, что студентке Маргарет Маклюр не следует лениться, – занятия плаванием пойдут на пользу ее фигуре.
«А вот вашей фигуре даже занятия плаванием не помогут»»
Мэгги оценила начитанность Рэя, но вкусы у них часто не совпадали.
Она любила Йитса и Пруста, а Рэю нравились Эдгар Райс Берроуз и комиксы. Рэй по-детски гордился прабабкой-ведьмой, якобы сожженной на костре, а Мэгги гордилась реальным отцом – он владел сетью недорогих ресторанов, а в годы первой мировой войны служил в Европе в экспедиционных войсках генерала Першинга. Мать Рэя, познакомившись с Мэгги, с пристрастием расспрашивала девушку. Она не думала, что Рэй и Мэгги – пара. Она ни к кому не собиралась отпускать сына. Впрочем, и родители Мэгги не были в восторге от Рэя. Вполне возможно, что брак бы этот и не случился, но однажды, вернувшись в неурочное время, отец Мэгги застал Рэя и свою дочь в гостиной на диванчике в совершенно неподобающем для воспитанных людей виде. И он не разговаривал с Рэем до того дня, когда тот, наконец, не попросил руки его дочери.
Позже Мэгги признавалась, что они с Рэем в те дни с ума сходили от страсти.
«Гуляя по берегу, мы не пропускали ни одного причала на берегу, ни одного пустынного местечка. Мы занимались любовью с Рэем везде, где только могли»13.
15
29 апреля 1947 года Рэй получил авторский экземпляр своей первой книги.
С «Темным карнавалом» в руке он появился на любимом перекрестке улиц Нортон и Олимпик, где с 1939 года торговал газетами. Люди шли и шли – в офисы и из офисов, просто гуляли и по делу. Многие из них были постоянными клиентами Рэя, и каждому он показывал свою книгу.
Рэй и Мэгги решили пожениться.
Мэгги заставила Рэя принять обряд крещения, и вот 27 сентября они поженились.
Шафером Рэя был Рой Наррихансен, его приятель, со стороны Мэгги – давний ее дружок гей Джон Номланд. В конце концов, кому, как не гею, играть роль подружки? Рэй широким жестом предложил пять долларов священнику, проводившему брачную церемонию, но тот всё испортил коротким замечанием: «Ты ведь писатель? Оставь доллары. Они тебе пригодятся».
«Когда мы с Мэгги поженились, – вспоминал Брэдбери, – на нашем счету было всего восемь долларов. Первые два года у нас не было даже телефона. Мы снимали крошечную квартирку по соседству с бензозаправкой. Я договаривался о звонках, и в нужное время выбегал к телефону на бензозаправку, а звонившие были уверены, что звонят мне домой. Однажды мы гуляли по пляжу и подошли к пирсу, занесенному песком, обдуваемому ветрами и уходящему в туман. Я сказал жене: «Смотри, как будто лежит динозавр». Она была очень осторожна и ничего не ответила. А потом среди ночи я услышал, как кто-то воет вдали. Я выглянул в окно. Ничего не было видно на десять миль вокруг, но очень-очень далеко, где-то у пляжа Санта-Моники завывала сирена. И я подумал: «Наверное, тот динозавр услышал звук сирены и подумал, что это другой такой же, как он, монстр. А увидев, что это только маяк, умер от разрыва сердца на пляже. И я написал рассказ “Ревун”…»
На редкость красивый рассказ.
«Знаешь ли ты, – задумчиво говорит в рассказе один из его героев, – что океан это огромная снежинка, величайшая снежинка на свете? Вечно в движении, тысячи красок и форм, и никогда не повторяется. Удивительно! Однажды ночью, много лет назад, я сидел здесь один, и тут из глубин поднялись рыбы, все рыбы моря. Что-то привело их в наш залив, здесь они, дрожа и переливаясь, смотрели, смотрели на фонарь… Красный огонь… белый… снова красный… белый… И я видел странные глаза. Мне стало холодно. До самой полуночи в море будто плавал павлиний хвост. И вдруг без звука все эти миллионы рыб сгинули. Не знаю, может быть, они плыли сюда издалека на паломничество? Удивительно! Только подумай сам, как им представлялась наша башня: высится над водой на семьдесят футов, сверкает божественным огнем, вещает голосом исполина. Они больше не возвращались, но разве не может быть, что им почудилось, будто они предстали перед каким-нибудь рыбьим божеством?.. Да-да, в море чего только нет... Хотя мы построили так называемые субмарины, но пройдет еще десять тысяч веков, прежде чем мы ступим на землю подводного царства, придем в затонувший мир и узнаем настоящий страх. Подумать только: там, внизу, все еще 300 000 год до нашей эры! Мы тут трубим во все трубы, отхватываем друг у друга землю, отхватываем друг у друга головы, а они живут в холодной пучине, двенадцать миль под водой, во времена столь же древние, как хвост какой-нибудь кометы... …»14
Рассказ «Ревун» очень хорош, его стоит перечитать.
«Целый год, Джонни, целый год несчастное чудовище лежит где-то в пучине, за тысячи миль от берега, на глубине двадцати миль, и ждет. Ему, быть может, миллион лет, этому одинокому зверю. Только представь себе: ждать миллион лет. Ты смог бы? Может, оно последнее из всего рода. Мне так почему-то кажется. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили этот маяк. Поставили своего Ревуна, и он ревет, ревет над Пучиной, куда, представь себе, ты ушел, чтобы спать и грезить о мире, где были тысячи тебе подобных; теперь же ты одинок, совсем одинок в мире, который не для тебя, в котором нужно прятаться. А голос Ревуна то зовет, то смолкнет, то зовет, то смолкнет, и ты просыпаешься на илистом дне Пучины, и глаза открываются, будто линзы огромного фотоаппарата, и ты поднимаешься медленно-медленно, потому что на твоих плечах груз океана, огромная тяжесть. Но зов Ревуна, слабый и такой знакомый, летит за тысячу миль, пронизывает толщу воды, и топка в твоем брюхе развивает пары, и ты плывешь вверх, плывешь медленно-медленно. Пожираешь косяки трески и мерлана, полчища медуз, и идешь выше, выше – всю осень, месяц за месяцем, весь сентябрь, когда начинаются туманы, и октябрь, когда туманы еще гуще. А Ревун все зовет, и в конце ноября, после того как ты изо дня в день приноравливался к давлению, поднимаясь в час на несколько футов, ты, накнец, у поверхности, и ты жив. Поневоле всплываешь медленно: если подняться сразу, тебя разорвет… И вот, наконец, ты здесь…»
«У нас была большая любовь», – не раз говорил Рэй.
«Он только и делал, что давал волю своим рукам», – смеялась Мэгги.
Она, кстати, оставила книжный магазин, и устроилась секретарем в рекламное бюро медицинской компании; затем перешла в редакцию ежемесячного информационного бюллетеня.
А Рэй писал.
Одна неделя – один рассказ.
Вечером шли в ресторанчик, но иногда обходились и парой хот-догов.
Мэгги не жаловалась. Она понимала, что Рэю надо писать. Она понимала, что его успех – это их успех, и никогда не сомневалась, что Рэю повезет. Они вставали в семь утра. Мэгги уезжала на работу, а он садился за пишущую машинку. Случалось и такое: вернувшись ненароком, Мэгги вдруг заставала Рэя с мороженым в руках. Двойное преступление: уклонялся от работы и подрывал семейный бюджет! Мальчишка!
Но таким Мэгги и любила его.
16
В «Темном карнавале» Рэй собрал рассказы, написанные в период с 1937 по 1947 год.
«Темный карнавал» – очень неровная книга. В ней рядом с «Озером» стоял «Скелет», рядом с «Днем возвращения» – «Дядюшка Эйнар», а рядом с «Банкой» и «Надгробным камнем» – «Странница». В общем, не та книга, на которую могли обратить внимание серьезные критики.
«Чаще всего – признавался Брэдбери – я начинал очередной рассказ просто для того, чтобы увидеть, как он будет разворачиваться. Что произойдет, если героиня встретит такого-то? А что произойдет, если героиня встретит совсем другого?»
Кое-что в книжке отдавало дешевкой, но ведь и писались многие рассказы «Темного карнавала» в расчете на палп-журналы. Спасало то, что Брэдбери прекрасно знал своих героев, страдал от их глупости, эгоизма, корысти, недоверия. Но продажей газет много не заработаешь.
«Я хорошо прочувствовал западную жизнь, – писал мне из Тулузы (12.12.2012) математик и писатель Сергей Соловьев. – Никто из писателей, западных и американских, в том числе Брэдбери, не мог не думать о финансовой стороне дела. Даже со своей профессорской фиксированной зарплатой я все время чувствую финансовое давление, и сопротивляюсь, так как вырос в иной культуре и с другими принципами, но одновременно я ощущаю, как психика моя все же продавливается, меняется. Беда в том, что на Западе (тем более, в Америке) это не просто часть повседневной культуры. Определенное отношение к деньгам глубоко вросло во все правила игры. Любая самостоятельность напрямую связана с денежными отношениями. Попавшему хотя бы раз в “банковский минус” в какой-то степени подрезают крылья, хотя обычно сразу ничего катастрофического не происходит. Брэдбери в первые годы – начав писать и публиковаться, но, еще не став знаменитостью, вынужден был жить за счет работавшей жены, и это должно было здорово давить на его и без того не очень прочную психику, создавая, так сказать, комплекс “внутреннего долга”. В любом случае, нерегулярность литературного заработка у Брэдбери, Фредерика Пола или Рона Хаббарда, неважно, у кого, приводила к постоянному обострению финансового вопроса…»
Расчет и эмоции. Страсти и ледяной расчет.
А что делать? Люди Осени, люди темного карнавала.
«Откуда они приходят? Из праха. Откуда они появляются? Из могил. Разве кровь наполняет их жилы? Нет, ночной ветер. Что шевелится в их голове? Червь. Кто говорит за них? Жаба. Кто глядит вместо них? Змея. Что они слышат? Межзвездную бездну. Они сеют семена смятения в человеческой душе, поедают плоть разума, насыщают могилу грешниками. В порывах ветра и под дождем они суетятся, подкрадываются, пробираются, просачиваются, движутся, делают полную Луну мрачной и чистую струящуюся воду мутной. Паутина внимает им, дождь разрушает мир. Таковы они, Люди Осени, остерегайтесь их…»
17
«На поездах в ночные часы я наслаждался обществом Бернарда Шоу, Дж. К. Честертона и Чарльза Диккенса – моих старых приятелей, следующих за мной повсюду, невидимых, но ощутимых, безмолвных, но постоянно взволнованных, – вспоминал Рэй Брэдбери. – Иногда Олдос Хаксли присаживался к нам, слепой, но пытливый и мудрый. Часто езживал со мной Ричард III, он разглагольствовал об убийствах, возводя их в добродетель. Где-то посередине Канзаса в полночь я похоронил Цезаря, а Марк Антоний блистал своим красноречием, когда мы выезжали из Элдербери-Спрингс…»
Признания Рэя Брэдбери очень характерны, ведь опыт его жизни был в большой степени опытом литературным. Уильям Блейк (1757-1827), Герман Мелвилл (1819-1891), Уолтер де лa Map (1873-1956) – ирландец, всё знавший о духах и привидениях, лорд Дансени (1878-1957), Джеймс Бранч Кэбелл (1879-1958), Артур Мэйкен (1863-1947), обожавший всё сверхъестественное и таинственное, Натаниел Готорн (1804-1864), Вашингтон Ирвинг (1783-1859), Генри Джеймс (1843-1916), Фрэнк Баум (1856-1919) – создатель волшебной страны Оз, и многие, многие другие, вот его учителя, собеседники и современники.
«Озма и девочки расстались с братьями и, гуляя, отправились дальше. Вдруг Бетси воскликнула: “Брат Косматого никогда не будет счастлив в Стране Оз так, как я! Понимаешь, Дороти, я просто уверена, что ни одной девочке на свете никогда не было так хорошо, как мне сейчас”.
“Понимаю, – отвечала Дороти. – Я сама много раз думала об этом”.
“Вот было бы здорово, – мечтательно проговорила Бетси, – если бы все девочки на свете поселились в Стране Оз. И мальчики тоже”.
Озма рассмеялась: “Знаешь, Бетси, к счастью для всех нас, твое желание не может исполниться, потому что тогда огромные толпы мальчиков и девочек всё бы здесь заполонили, и нам пришлось бы перебираться в другое место”.
“Да, – подумав, согласилась Бетси, – наверное, ты права”».
В сущности вот в таком вполне естественном, и все же сказочном, во многом выдуманном мире жил молодой Рэй Брэдбери.