Биография Рэя Брэдбери за авторством Геннадия Прашкевича. Рэй Брэдбери.RU Рей Бредбери.RU

Глава третья. ВЕСЬ МИР В КАРТИНКАХ

В начале 1949 года неутомимый Дон Конгдон предложил рукопись рассказов Рэя Брэдбери известному издательству «Farrar Straus». К сожалению, но рукопись вернули. О большинстве рассказов редактор отозвался пренебрежительно, как о дешевке, годной лишь для палп-журналов.

«Стиль, как и его отсутствие с головой выдают автора».

Джулиус Шварц, литературный агент Брэдбери делал все возможное, чтобы заинтересовать издателей, но имя самого Шварца у многих напрямую ассоциировалось всё с теми же дешевыми бульварными изданиями, так что помочь писателю в его желании выбиться в респектабельные литературные круги Шварц при всем своем желании не мог.

Искать счастья надо было в Нью-Йорке, но денег на поездку не было.

И тут неожиданно помог Норманн Корвин, знаменитый американский диктор.

Это ему, Норманну Корвину, в свое время было поручено зачитывать по радио долгожданное сообщение о победе союзников над фашистской Германией, а затем и над Японией. Норманн Корвин жил в Нью-Йорке, но держал отделение своего офиса в Лос-Анджелесе и бывал там. Узнав его адрес, Рэй отправил на адрес Корвина экземпляр книги «Темный карнавал» приложив такую записку: «Если вам понравится моя книга хотя бы вполовину того, как мне нравятся Ваши работы, я ставлю Вам выпивку».

«Это не Вы ставите мне выпивку, – ответил Корвин. – Это я приглашаю Вас на обед».

Новые люди всегда вдохновляли Брэдбери. С новым человеком не повторишься. С ним можно вести себя раскованно. На обеде Рэй сумел развеселить Корвина веселыми историями, связанными с Иллинойсом и с Голливудом. Увлекшись, даже рассказал о своих планах, в частности о давно задуманном рассказе, героиня которого – настоящая марсианка по имени Илла, – много лет томится странным предчувствием, что однажды, может, завтра или послезавтра, на ее древнюю, высыхающую планету явятся какие-то совсем другие разумные существа. В общем, такие же, как она сама, но при этом совсем-совсем другие.

Норманн Корвин утверждал, что текст «Иллы», прочитанный им впоследствии, ничем (даже в деталях) не отличался от версии, рассказанной автором. Он запомнил даже отдельные детали.

«Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега, и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков…»

Корвин хорошо всё это запомнил. И туман, и электрических пауков, и древнее море. И то, что у марсианки Иллы кожа была смуглая, а глаза цвета червонного золота. И то, что в странных снах Иллы опускался с небес высокий мужчина, не меньше, чем шести футов росту, ну, прямо нелепость, какой он был большой, таких великанов на Марсе никогда не видывали. И у него были черные волосы! Кто такому поверит? И белая кожа. Еще нелепее! И он опускался с небес в круглой металлической машине, которая сверкала на солнце, как подброшенная в воздух монета.

Да, именно так, – черные волосы, голубые глаза, металлическая машина!

И это еще не всё. Чудеса следовали одно за другим. На прохладном песке, например, ожидали Иллу огненные птицы. Плескался в воздухе белый балдахин, привязанный к огненным птицам зелеными лентами. Илла легла под балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицы взметнулись к темному небу. Мелькали внизу древние мертвые города и такие же древние каналы…

«Ну, так и пишите про этих своих марсиан!» – воскликнул Корвин.

О загадочном Марсе в начале XX века говорили много.

Рэй с детства знал книгу Персиваля Ловелла (1855-1916) «Марс и жизнь на нем».

Бизнесмен, востоковед, дипломат, математик – Персиваль Ловелл, прежде всего, прославился своими сенсационными астрономическими работами. Почетный член Американской академии искусств и наук, Британского общества востоковедов, Французского астрономического общества, а также Астрономических обществ США, Бельгии, Германии и Мексики, Ловелл был удостоен медали Жансена (Франция, 1904) и не менее престижной Золотой медали Астрономического общества Мексики (1908) – обе, кстати, за исследования планеты Марс.

«Рассмотренные нами наблюдения, – писал Ловелл1, – приводят нас не только к тому заключению, что Марс в настоящий момент населен, но и к дальнейшему выводу, что эти обитатели стоят на таком уровне, что с ними пора познакомиться. Удастся ли нам вступить с марсианами в тесное знакомство, остается вопросом, для решения которого наука в настоящее время не располагает данными. Впрочем, сейчас важнее сам факт, что марсиане существуют, – особенно интересный потому, что марсиане, наверное, стоят впереди нас на пути эволюции. Конечно, существование марсиан лишает нас нашего исключительного, самодовлеющего положения в солнечной системе; но ведь в свое время то же самое по отношению к земному шару система Коперника проделала с системой Птолемея, и ничего, мир выдержал…»

Прекрасно знал Рэй Брэдбери и сенсационные работы Джованни Вирджинио Скиапарели (1835-1910) – итальянского астронома, впервые во время великого противостояния 1877 года увидевшего в телескоп странные прямые линии на поверхности Марса. Он назвал их итальянским словом «canali», которым, кстати, можно обозначать как естественные, так и искусственные объекты. Но если искусственные, то кто мог заниматься ирригацией Марса? Конечно же, разумные существа, собирающие воду, образующуюся при таянии полярных шапок Марса.

«Однако, жизнь на красной планете, – писал Персиваль Ловелл, – наводит нас на размышления и более грустного характера: видимо, она, эта жизнь, скоро, по крайней мере, с космической точки зрения, отойдет в вечность. Нашим поздним потомкам уже не придется истолковывать ее. Она исчезнет без всякой надежды на возможность ее изучения или воссоздания. Процесс, приведший планету к теперешнему состоянию, должен идти вперед до рокового конца, пока не погаснет последняя искра жизни на Марсе. Высыхание планеты будет продолжаться, пока, наконец, поверхность ее перестанет питать, поддерживать жизнь. Когда потухнет последняя искра, планета превратится в мертвый шар, летящий в пространстве, и ее эволюция будет завершена…»

Воззрения Персиваля Ловелла, Джованни Скиапарелли и некоторых их коллег немало повлияли на писателей XX века, прежде всего, на Герберта Уэллса («Война миров») и на Эдгара Райса Берроуза (марсианский цикл). Доводы астрономов выглядели столь убедительными, что в 1900 году некая мадам К. Гузман во Франции даже учредила премию в 100 тысяч франков за быстрейшее налаживание двусторонней связи с внеземной цивилизацией.

К слову сказать, в те годы создавались не только фантастические романы, но и серьезные научные труды. Вопрос нашего одиночества (или не одиночества) во Вселенной всегда оставался (и остается) притягательным для философов. Известный русский советский астроном Г. А. Тихов (1875-1960) – член-корреспондент Академии наук СССР, всю жизнь искал подтверждения существования жизни на Марсе, и не только на нём. «Есть все основания предполагать, – писал он, – что микроорганизмы существуют и на планетах гигантах».2

Конечно, в последнем случае речь шла не о высших разумных существах, возводящих города и прокладывающих каналы в мертвых пустынях, а «всего лишь» о микроорганизмах, которые, несомненно, могут являться гораздо более распространёнными во Вселенной, чем мы считаем. Г. А. Тихов даже поставил множество лабораторных опытов по определению отражательной способности земных растений, произрастающих в различных климатических условиях, и по их результатам пришел к выводу, что Марс вполне может быть покрыт растениями, сумевшими приспособиться к жесткому сухому и холодному климату.3 А там недалеко и до разумной жизни.

«Но кто живет в этих мирах, если они обитаемы? – не без тревоги спрашивал в своем знаменитом романе Герберт Уэллс. – Мы или они Владыки Мира? Разве все предназначено для человека?»

Вопрос был поставлен, и фантасты из самых разных стран дружно взялись за создание «марсианских» романов. В том же романе Герберта Уэллса человечество в результате столкновения двух миров спасла лишь чистая случайность, хотя люди сопротивлялись отчаянно и осознанно.

«Обезглавленный колосс пошатнулся, как пьяный, но не упал, сохранив каким-то чудом равновесие. Никем не управляемый, с высоко поднятой камерой, испускавшей тепловой луч, он быстро, но нетвердо зашагал по Шеппертону. Его живой мозг, марсианин под колпаком, был разорван на куски, и чудовище стало теперь просто слепой машиной разрушения. Шагая по прямой линии, оно натолкнулось на колокольню шеппертонской церкви и, раздробив ее, точно тараном, споткнулось и с грохотом рухнуло в реку. Раздался оглушительный взрыв, и смерч воды, пара, грязи и обломков металла взлетел высоко в небо. Как только камера теплового луча погрузилась в воду, вода стала превращаться в пар. В ту же секунду огромная мутная волна, кипящая, обжигающая, покатилась против течения. Я видел, как люди барахтались, стараясь выбраться на берег, и слышал их вопли, заглушаемые шумом бурлящей воды и грохотом бившегося марсианина….»4

Не меньше запомнились многим поколениям читателей и приключения американского офицера Джона Картера, описанные Эдгаром Райсом Берроузом. Спасаясь от злобных индейцев в горах Дикого Запада, этот офицер каким-то неведомым образом оказался на Марсе – планете, населенной различными гуманоидами, к сожалению, на деле не столь уж гуманными.

«Боги Марса» («The Gods of Mars»)…

«Принцесса Марса» («A Princess of Mars»)…

«Тувия, дева Марса» («Thuvia, Maid of Mars»)…

«Марсианские шахматы» («The Chessman of Mars»)…

«Великий воин Марса» («A Fighting Man of Mars»)…

«Искусственные люди Марса» («Synthetic Men of Mars»)…

«Невидимые люди Марса» (Invisible Men of Mars»)…

«Желтые люди Марса» («Yellow Men of Mars»…

В общем, в начале XX века планета Марс активно осваивалась, и надо думать, что внимание Рэя Брэдбери к нашему космическому соседу привлекли главным образом не Персиваль Ловелл и Джованни Скиапарелли, а Герберт Уэллс и обожаемый им Эдгар Райс Берроуз.

Древние каналы… Старинные дворцы… Пески вечных равнин…

Военный правитель Марса – Джон Картер… Красавица Дея Торис – принцесса Гелиума… Карторис – ее сын… Кулан Тит – джедак (вождь) Птарса…

В отличие от Рэя Брэдбери, Эдгар Райс Берроуз окончил не только школу, но и Мичиганскую военную академию. Правда, жаловался он, и там и там его учили то греческому языку, то латыни, то вообще чему угодно, только не английскому языку. Зато Берроуз отлично ездил верхом, это немало помогло ему в будущем. Продавец в Покателло, штат Айдахо. Старатель на золотых приисках, штат Орегон. Полицейский в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Клерк в чикагских конторах. Бухгалтер. Коммивояжер. Когда всё это надоело, он решил снова завербоваться в армию. К счастью, для будущих почитателей Эдгара Райса Берроуза, у него это не получилось. Сохранилось письмо, отправленное молодому добровольцу полковником Теодором Рузвельтом, в те годы командовавшим Первым кавалерийским добровольческим батальоном. «Дорогой сэр, – писал будущему писателю будущий президент США, – я был бы рад принять вас на службу, однако опасность превышения численности личного состава батальона не даёт мне возможности ответить согласием на предложение добровольца, живущего так далеко от места моей дислокации».

За полвека, прошедших от классической «Войны миров» Герберта Уэллса до необыкновенных «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери, мировую фантастику заполонили все виды марсиан, какие на тот момент можно было придумать. Это остроумно обыграл в рассказе «Невероятный мир» Эдмонд Гамильтон.5 Марс у него ужасен – растрескавшиеся мрачные равнины, засыпанные сухим песком, ужасные смерчи, стоящее над горизонтом тусклое медное солнце.

И марсиане в этом смысле не разочаровывают.

Красная кожа, безволосый куполообразный череп, выпуклая грудная клетка, но при этом тонкие ноги, и на каждом марсианине – сложные доспехи из блестящих ремней, а на груди – такая же блестящая металлическая трубка. Лица похожи на лица землян, но вот глаза – они выпуклые, с множеством отчетливых граней, как у насекомых.

Одним словом – жукоглазые.

И марсианская столица своеобразна.

В той части ее, куда попали герои Эдмонда Гамильтона, возвышались черные каменные здания – приземистые, массивные, очень древнего вида. А дальше вспыхивали под солнечными лучами секции из прекрасных прозрачных полусфер, окруженных прозрачными куполами. А еще дальше – шестиугольные хромированные башни, высокие медные конусы, и совсем уж странные постройки вроде вертикальных серебряных цилиндров.

И заполненные толпами площади.

«Ошеломленные глаза Лестера различали марсиан шестируких, возвышающихся над толпой на двадцать футов; марсиан, похожих на маленьких безруких комариков; марсиан четырехглазых, трехглазых и марсиан совсем безглазых, но с щупальцами, вырастающими прямо из лица; синих, черных, желтых и фиолетовых марсиан, не говоря уже о марсианах неопределенных оттенков – анилинового, вишневого, бурого; и марсиан совсем прозрачных. Они были в удивительной одежде – от набора блестящих ремней, как у жукоглазых, до шелковых одеяний, украшенных драгоценными камнями. У многих при себе были мечи или кинжалы, но большинство предпочитало лучевые трубки или ружья. А удивительнее всего были марсианские женщины, все без исключения красавицы! Любая из них, неважно, бурая, зеленая, синяя или красная, могла служить образцом красоты…»

Норманн Корвин и Рэй Брэдбери расстались друзьями.

«Пишите о своих марсианах, мистер Брэдбери, – посоветовал Корвин. – И обязательно приезжайте в Нью-Йорк. Я покажу вам город и познакомлю с нужными людьми. Только не забывайте, что в Нью-Йорке нужно чаще улыбаться. Улыбайтесь, не жалейте комплиментов, рассказывайте анекдоты. – Конечно, Корвин сразу отметил про себя страсть Брэдбери к разговорам. И хотел помочь ему. – Вы – писатель, значит, обязаны нравиться людям».

Легко сказать, пишите о своих марсианах!

А как о них писать, чтобы не повторять уже придуманное?

Даже палп-литература подчиняется своим негласным (а если верить Л. Рону Хаббарду, то и гласным) законам: как можно больше динамики, как можно больше страха и ужаса, и, конечно, страстей. А у Брэдбери все обычно, на Марс летят старики, астронавты курят сигары, и вообще всё как-то похоже на штат Иллинойс. Герберт Уэллс смотрел на возможных завоевателей нашей планеты с ужасом, Персиваль Ловелл и Джованни Скиапарелли – с любопытством. Чем же, в самом деле, будет отличаться марсианский обыватель от обывателя иллинойского? В конце концов, золотоглазая Илла и старая дева из Уокигана – результат одного и того же процесса: эволюции. Они – результат общего развития разума. Наверное, старая дева из Уокигана, и смуглая красавица Илла с Большого канала должны одинаково сильно страдать, ненавидеть, любить. Среди марсиан, как и среди людей, должны существовать отменные интеллектуалы и особи на удивление отсталые. Жизнь обыкновенных марсиан, несомненно, должна напоминать жизнь обыкновенных американцев, по крайней мере, никто пока не доказал обратного. Сквозь тело марсианина могут светить яркие звезды, его странная плоть будет расшита ими, тем более, марсиане должны чувствовать. И если мы, земляне, страдая, верим в будущее, то и марсиане должны верить. И если мы, земляне, боимся конца света, то и марсиане должны бояться. Иначе все будет неинтересно, как, скажем, скучная жизнь мошкары.

Рэй Брэдбери хотел рассказать собственную версию.

Он хотел показать Марс не похожим на Марс Уэллса или Берроуза.

В самом деле, почему бы запущенным городкам марсиан не походить на запущенные городки среднего запада Америки?

«Вы считаете себя писателем-фантастом?» – спросили однажды Брэдбери.

«Я считаю себя писателем “идей”, – ответил писатель. – Такая литература питается именно идеями. Она впитывает в себя идеи политические, философские, эстетические. Так что, я из категории мечтателей – выдумщиков нового. Эти выдумщики появились еще в пещерном веке. Тогда человечество было примитивным, оно искало пути к выживанию – оттуда и берет начало научная фантастика. Топор, нож, копье – все тогда было фантастикой. Идея развести костер сначала зарождалась в мозгу, а уж потом воплощалась в реальность. Всегда были носители идей, мечтатели, что-то придумывающие, создающие, неторопливо или напротив рыками продвигающиеся к более сложному. В этот ряд я себя и ставлю».

«Вам принадлежит мысль, что фантастика – это реальность, доведенная до абсурда, и потому она может служить предупреждением для всех нас…»

«Верно. Я говорил так. Но фантастика может и воодушевлять. Скажем, мечты о космических путешествиях – прекрасный источник вдохновения. Возможно, в ближайшие двадцать лет советские и американские астронавты проведут совместную экспедицию на Луну или Марс, и обе страны в один вечер будут праздновать свободу человечества от силы тяготения. Это не может не окрылять».

«Значит, вы смотрите в будущее с оптимизмом?»

«Да. Но оптимизм сам по себе слеп. Как, и пессимизм, впрочем. А я не верю в действия вслепую. Конечно же, ошибается тот, кто предсказывает скорый конец света. Это – слепой пессимизм. Но не прав и говорящий об абсолютно идеальном мире. Это – слепой оптимизм. Я вообще не думаю, что мы обязаны достичь идеала. Нам нужно общество, в котором всегда остается место для шероховатостей. В попытке сделать жизнь для всех очень хорошей мы можем, в конечном счете, сделать ее для всех очень плохой. Утопия во многих отношениях является таким же предупреждением, как, скажем, и антиутопия. Я бы говорил об ощущении оптимизма. Шанс на него появится, если мы все будем, как можно полнее реализовывать отпущенные нам генетические возможности. Я всю жизнь, каждый день делаю то, что люблю: наполняю мир своими идеями – и это рождает отличное настроение. Тот, кто использует свой разум, свои способности, свой гений для того, чтобы улучшить мир, получает полное право на оптимистичные настроения, но не слепые, а основанные на деятельности, созидании».6

Дон Конгдон сумел заинтересовать размышлениями Рэя Брэдбери известное нью-йоркское издательство «Doubleday», но не надолго. Издателю не понравилось как раз вот это вот слишком уж явное сходство марсиан с типичными американцами. «Какое же в этом открытие? – удивился он. – Типичные американцы могут прожить без всяких этих марсианских фантазий». К счастью, Рэй познакомился с другим издателем – со своим однофамильцем Уолтером Брэдбери.

«Кажется, вы много печатаетесь в дешевых журнальчиках?»

Рэй этого не скрывал. Он ответил однофамильцу честно. Да, он печатается, но ведь это бизнес. И сразу принял условия Уолтера: книга, конечно, может состоять из отдельных рассказов, но все они должны быть объединены какой-то общей темой. Сборники рассказов продаются хуже, чем повести и романы. «Попробуйте сделать из своих марсианских рассказов цельное произведение».

Договор был подписан.

В жаркий солнечный день, ужас какой жаркой, летом 1956 года под огромной березой в нашем палисаднике (железнодорожная станция Тайга, Кузбасс), я листал попавший мне в руки журнал «В защиту мира».

Редактировали журнал писатель Илья Эренбург и французский политический деятель Пьер Кот (1896-1977).

«Мы познакомились в Париже в годы Народного фронта, – писал о своем друге Илья Эренбург. – Встречались в Москве, вместе ездили в Тулу к летчикам “Нормандии”. Юрист, крупный политический деятель, который десятки лет просидел в парламенте, он по своей формации для меня человек другой стихии – птица для рыбы или рыба для птицы…»7

Но они прекрасно сработались. Журнал «В защиту мира» выходил сразу на нескольких языках, в том числе на русском. Он был удобного, непривычного тогда для нас «книжного» формата. Я листал тонкие глянцевые страницы, в общем-то, понимая, что ничего, наверное, кроме обычных, скучных для меня и непонятных политических статей, не найду, но вдруг мелькнули волнующие слова – «научно-фантастический рассказ». И говорилось в этом научно-фантастическом рассказе о том, как негры (никто тогда не знал словосочетания афроамериканцы), неожиданно свалили из США на планету Марс.

Да, да, прямо на Марс! Не в какую-нибудь Африку, а именно на Марс!

Да и то, какая жизнь в этих Соединенных Штатах? Ку-клукс-клан, нищета, преступность, отсутствие всяких человеческих прав. «Слыхал? Негры-то, а? Черномазые-то? Сматываются. И как только они смогли?»

Это и меня страшно заинтересовало.

Действительно, как это они вдруг смогли?

Откуда у негров – бесправных, нищих, неграмотных такие неожиданные знания и возможности? Ведь все они, до самого последнего сопливого негритенка, повторяю, свалили не в какую-нибудь там жаркую Гвинею или Нигерию, так сказать, на свою историческую родину, а на Марс, на совсем другую планету! Промахнулись, что ли? Где взяли столько ракетных кораблей?

«Скопили денег и построили»?

В эти слова как-то не верилось.

« – Отец, пошли домой, я никак не могу уломать Люсинду!

– Чтобы я шел домой из-за какой-то черномазой дряни?!

– Она уходит. Что я буду делать без нее?

– Попробуй сама управляться. Я на коленях перед ней ползать не буду.

– Но она все равно что член семьи, – причитала миссис Тис.

– Не вопи! Не хватало еще, чтобы ты у всех на глазах хныкала тут из-за всякой…

Всхлипывания жены остановили его. Она утирала глаза.

– Я ей говорю: “Люсинда, останься, – говорю, – я прибавлю тебе жалованье, будешь свободна два вечера в неделю, если хочешь”, – а она словно каменная. Никогда ее такой не видела. “Неужто ты меня не любишь, – говорю, – Люсинда?” – “Люблю, – говорит, – и все равно должна уйти, так уж получилось”. Убрала всюду, навела порядок, поставила на стол завтрак и... и пошла. Дошла до дверей, а там уже два узла приготовлены. Стала, у каждой ноги по узлу, пожала мне руку и говорит: “Прощайте, миссис Тис”. И ушла. Завтрак на столе, а нам кусок в горло не лезет. И сейчас там стоит, наверно, совсем остыл, как я уходила…»8

К тому же, и ракеты у этих негров – не блеск.

Так себе. «Ржавые банки, набитые черной треской!»

Пятидесятые годы.

Холодная война в разгаре.

Все тогда только и говорили о политике.

Даже Рэй Брэдбери втянулся в шумную компанию – за Эдди Стивенсона, кандидата в президенты США от демократов. Рэй раздавал агитационную литературу, пожимал избирателям руки, участвовал в общественных дискуссиях. Леонарду Сполдингу выбор сына не нравился, – они ссорились. Ярый сторонник Ричарда Никсона Леонард Сполдинг упрекал демократов во всех мыслимых грехах, даже зачем-то напоминал сыну о его когда-то сожженной в Сайлеме прабабке. «Вот дождешься!» Социалисты и коммунисты – главная угроза мировому порядку! – утверждал Леонард Сполдинг. – Это они размывают нравственность и порядок.

9 февраля 1950 года сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти (1908-1957), выступая в Республиканском женском клубе города Уилинг, Западная Вирджиния, заявил: «У меня на руках находится список из двухсот пяти сотрудников Госдепартамента, которые на сегодняшний день либо имеют членский билет коммунистической партии, либо безусловно ее поддерживают, таким образом формируя всю нашу внешнюю политику…»

Выступление сенатора появилось на первых полосах крупнейших газет, прозвучало на радио и на телевидении. Джозефа Маккарти поддержали популярный профессор-богослов Роберт Тафт (1989-1953) и конгрессмен Ричард Никсон (1913-1994). Несмотря на сопротивление действующего президента США Гарри Трумэна, маккартисты, как вскоре стали называть сторонников сенатора, 23 сентября того же 1950 года большинством голосов продавили закон «О внутренней безопасности». В газетах начали печататься списки деятелей искусства, политики и науки, обвиненных в прокоммунистической, а значит, антиамериканской деятельности.

Списки эти впечатляли.

Юлиус и Этель Розенберги.

Леонард Бернстайн – композитор и режиссер.

Бетти Гаррет – киноактриса.

Говард Да Сильва – актер.

Дэвид Бом – физик.

Ли Грант – актриса.

Жюль Дассен – режиссёр.

Сэм Джаффе – актер.

Уильям Любуа – писатель.

Аарон Копленд – композитор.

Стэнли Крамер –кинорежиссёр.

Пауль Феликс Лазарсфельд – социолог.

Корнелий Ланцош – физик, математик.

Джипси Роуз Ли –актриса.

Филипп Лееб – актёр.

Альберт Мальц – писатель.

Френсис Отто Маттисен – литературовед.

Артур Миллер – драматург, эссеист.

Зеро Мостел – актёр.

Клиффорд Одетс – драматург.

Роберт Оппенгеймер – физик, «отец атомной бомбы».

Дороти Паркер – писательница.

Поль Робсон – певец, общественный деятель.

Пол Суизи – экономист.

Вальдо Сальт – писатель.

Пит Сигер – певец.

Эдгар Сноу – журналист, публицист.

Орсон Уэллс – кинорежиссёр.

Говард Фаст – писатель.

Джон Хабли – аниматор.

Лиллиан Хелман – драматург.

Ленгстон Хьюз – писатель и публицист.

Фред Циннеман – кинорежиссёр.

Цян Сюэсэнь – один из создателей ракетно-космической техники.

Чарли Чаплин – актёр и кинорежиссёр.

Арти Шоу – музыкант джаза.

Альберт Эйнштейн –физик.

Началась тотальная чистка организаций США от «нежелательных элементов».

Сотрудники ФБР использовали все доступные им методы – телефонную прослушку, перлюстрацию писем, тайное наблюдение, прямую слежку. Привлечь к ответственности человека, заподозренного в симпатиях к коммунистам, теперь можно стало просто по анонимному доносу. Когда 20 января 1953 года к власти пришел Дуайт Эйзенхауэр (1890-1969), влияние маккартизма даже усилилось, поскольку новый президент не раз во всеуслышание заявлял, что считает правильными все эти действия по «очистке правительства от коммунистов».

К президенту прислушивались.

В годы войны генерал Эйзенхауэр командовал военными силами союзников при наступлении в Северной Африке, Сицилии и Италии. После открытия второго фронта Эйзенхауэра назначили Верховным главнокомандующим экспедиционными силами. Он руководил высадкой союзных войск в Нормандии 6 июня 1944 года. Готовый к любым поворотам, Эйзенхауэр подготовил приказ даже на случай поражения. «Наша высадка в районе Шербур-Гавр, – писал он в этом, к счастью, не понадобившемся ему приказе, – не привела к удержанию плацдарма, и я отвел войска. Мое решение атаковать именно в это время, и в этом месте было основано на информации, которой я располагал. Войска, авиация и флот сделали все, что могли. Если кто-то виновен в неудаче нашей попытки, то это только я».

Получив поддержку президента, сенатор Маккарти скоро возглавил Комиссию по правительственным операциям, а его ближайшие помощники Г. Велд и У. Дженнер получили контроль над подкомиссией Сената по внутренней безопасности и над комиссией Палаты Представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Только за первые месяцы работы этих комиссий и подкомиссий из государственных учреждений было уволено восемьсот служащих, и столько же ушли в отставку сами.

В 1954 году маккартисты пробили свой новый закон – «Акт 1954 года о контроле над коммунистами». Отныне любая деятельность Коммунистической партии США официально признавалась незаконной.

Угроза войны становилась более чем реальной.

В ответ широко развернулось движение сторонников борьбы за мир.

«Я говорю о годах, – вспоминал Илья Эренбург9, – когда это движение было наиболее бурным, потому что тогда наиболее ощутима была угроза атомной войны. Конечно, от Кореи далеко и до Лондона и до Нью-Йорка, но военные действия в Корее тревожили весь мир. Эта злосчастная страна была сожжена. Горели города и села, подожженные напалмом. Сначала войска Севера заняли почти всю Корею. Вмешалась Америка, ее войска подошли к границам Китая. Тогда вступили в бой китайские дивизии. Многие политические деятели и военные Соединенных Штатов настаивали на применении атомного оружия. Некоторые сенаторы требовали, чтобы атомные бомбы были сброшены на Москву. При этом любой француз или итальянец знал, что Советский Союз уже обладает ядерным оружием…»

В начале 70-х в СССР среди любителей фантастики ходили машинописные копии, снятые известным американским исследователем и историком фантастики Сэмом Московицем со стенограмм писательских выступлений на различных литературных дискуссиях. Времена маккартизма, казалось, ушли, но холодная война и не думала утихать…

«Неужели народам Земли обязательно нужна какая-то страшная внешняя угроза, чтобы, наконец, объединиться? – спрашивал Говард Фаст. – Готовы ли мы встретиться с разумным инопланетным существом, строение которого будет отличаться от строения человека? Не шагает ли наша астронавтика слишком быстро, – если учесть, что мы сами все так же топчемся на одном и том же месте в области морали и психологии? По-моему, в этом вот разрыве – между развитием науки и морали, и прячется настоящая проблема, а вовсе не в соперничестве между двумя враждующими политическими блоками или, скажем, профсоюзом водителей грузовиков и правительством…»

Знаменитый издатель Джон Кэмпбелл-младший с мрачной иронией замечал: «Если человек достаточно умен для серьезных научных исследований, то, наверное, у него хватит ума понять, что оригинальность собственных мыслей может принести ему не только профессиональный успех, но и тягчайшие неприятности. Но что нам с этим делать?»

Кэмпбеллу-младшему вторил американский резидент в Танжере Мак Рейнольдс.

«Если когда-нибудь советский режим будет свергнут, – категорически утверждал Мак Рейнольдс, – Россия завоюет весь мир. По-настоящему эффективный режим при потрясающих качествах русского народа приведет к такой экспансии, что с нею не сравнится даже Римская империя…» И делал шокирующий вывод: «В принципе, американские секретные службы обязаны сегодня делать всё для того, чтобы укрепить советский строй. Мне кажется, что сейчас борьба против коммунизма является антиамериканским делом…»

И все такое прочее, прочее.

Слова Роберта Хайнлайна, участвовавшего в тех же дискуссиях: «Ни одно из наших произведений не является правдивым, ведь мы не пророки, а всего лишь преподаватели воображения», – многими писателями (в том числе советскими) были восприняты буквально. Готов это подтвердить. Преподавателями воображения мы тогда считали и Жюля Верна, и Ивана Ефремова, и Герберта Уэллса, и Алексея Толстого, и Айзека Азимова, и Курта Воннегута, и Роберта Шекли, и многих-многих других, ведь и мы, и они – мы все жили в некоем едином пространстве и времени, объединяющем как прошлое, так и будущее.

Рэй Брэдбери, кстати, и тут блеснул оригинальностью.

«Природа человека, – сказал он на одной из таких дискуссий, – требует постоянного соединения мужчины и женщины. С нашими городами, с нашими машинами, с нашим ускоренным ритмом мы нуждаемся не в дальнейшем разделении, а, напротив, в укреплении и развитии человеческих отношений».

В Нью-Йорке Рэй Брэдбери заключил договор не только на «Марсианские хроники», но и на эссе со странным названием: «Существа: путешествие во времени» («The creatures that Time Forgot»), так что, домой он привез два чека, каждый на 750 долларов. Впервые Мэгги (пусть и с присущей ей иронией) заметила, что роль кормильца семьи, кажется, переходит к мужу. Это было тем приятно, что 5 ноября 1949 года Мэгги родила дочь Сусанна (Susan Margueritt). В тесной квартирке сразу стало еще тесней, даже места на кроватку не хватило, и дочь спала в коляске.

Поддержка Мэгги была для Брэдбери очень важной.

Мэгги делала все возможное, чтобы он мог работать спокойно.

Она даже переписывала на машинке готовые тексты, чем, конечно, очень экономила время мужа. «В хорошем браке люди всегда учат друг друга, – сказал Брэдбери в одном из своих интервью. – Вы учите друг друга науке жизни. Ежедневно соприкасаясь, лёжа на одной подушке, вы влияете друг на друга помимо воли. Вот стоит шкаф с книгами моей жены, а напротив – мои книги. Видите, какое переплетение? Мэгги всегда была моим учителем и возлюбленной одновременно. Она любила французскую историю, она любила английскую историю, она любила итальянскую историю. Она была историком. Она была лингвистом. Она любила языки – видите, сколько книг на полках по сравнительной лингвистике? Она изучала слово как таковое. Изучала науку о значении слов. Она была библиотекарем. Она работала в книжном магазине – там мы с нею и познакомились».

«Ну, кем же быть жене писателя, как не библиотекарем?»

«Правильно, – с улыбкой ответил Брэдбери. И добавил: – Вообще все девушки, с которыми я встречался в молодости, были библиотекаршами, учителями английского или продавщицами книг».

«Вот мы и подошли к главному вопросу, – что есть любовь?»

«Любовь – это когда узнаёшь себя, встречая себя же. Когда в книжном магазине я встретил Мэгги, я вмиг понял, что встретил себя. И когда мы заговорили, я понял, что говорю сам с собой. Когда мы поженились шестьдесят лет назад, у нас не было денег. Не было, не было. И каждое утро Мэгги уходила на работу, чтобы я имел возможность писать. Я как раз тогда писал короткие рассказы о Марсе».

«Она понимала, что живет с великим писателем?»

«Нет, нет. Может, позже. А тогда все ее друзья прямо говорили: “Да не выходи ты замуж за этого Рэя, он затащит тебя в никуда”. А я никого не слушал. Я предложение сделал так: “Мэгги, я собираюсь на Марс. Хочешь со мной?” И она ответила: “Да”. И это было лучшее “да” в моей жизни. Так она и вышла замуж за писателя, который вел её в никуда, и, вдобавок, без денег. У нас тогда ничего не было. Но зато знаете, что у нас было? Любовь! Мы занимались любовью на океанских волнорезах по всему побережью – на волнорезе в Венисе, на волнорезе в Санта-Монике, на волнорезе в Оушен Парк. И если бы где-то там построили новый волнорез, мы бы сразу туда помчались, чтобы отметиться. Вот что такое любовь! У нас не было денег, зато у нас были мы.»10

Повесть «Марсианские хроники» («The Martian Chronicles») вышла в свет в 1950 году. Ее можно было читать с любой страницы.

«Вдоль дороги непрерывной цепочкой, аккуратными кучками лежали старые роликовые коньки, пестрые узелки с безделушками, рваные башмаки, колеса от телеги, поношенные брюки и пальто, драные шляпы, побрякушки из хрусталя, когда-то нежно звеневшие на ветру, жестяные банки с розовой геранью, восковые фрукты, коробки с деньгами времен конфедерации, тазы, стиральные доски, веревки для белья, мыло, чей-то трехколесный велосипед, чьи-то садовые ножницы, кукольная коляска, чертик в коробочке, пестрое окно из негритянской баптистской церкви, набор тормозных прокладок, автомобильные камеры, матрасы, кушетки, качалки, баночки с кремом, зеркала. И все это не было брошено кое-как, наспех, а положено бережно, с чувством, со вкусом вдоль пыльных обочин, словно целый город шел здесь, нагруженный до отказа, и вдруг раздался великий трубный глас, люди сложили свои пожитки в пыль и вознеслись прямиком на голубые небеса…»

Это все тот же рассказ «Высоко в небеса» – об исходе черных на Марс.

И какая у него чисто американская концовка!

«Час спустя Тис и дед, усталые, подошли к скобяной лавке. Мужчины все еще сидели там, прислушиваясь и глядя на небо. В тот самый миг, когда Тис присел и стал снимать тесные ботинки, кто-то воскликнул:

– Смотрите!

– К черту! – прорычал Тис.

Но остальные смотрели, привстав. И они увидели далеко-далеко уходящие ввысь золотые веретена. Оставляя за собой хвосты пламени, они исчезли.

На хлопковых полях ветер лениво трепал белоснежные комочки. На бахчах лежали нетронутые арбузы, полосатые, как тигровые кошки, греющиеся на солнце. Мужчины на веранде сели, поглядели друг на друга, поглядели на желтые веревки, аккуратно сложенные на полках, на сверкающие гильзы патронов в коробках, на серебряные пистолеты и длинные вороненые стволы винтовок, мирно висящих в тени под потолком. Кто-то сунул в рот травинку. Кто-то начертил в пыли человечка. А Сэмюэль Тис торжествующе поднял ботинок, перевернул его, заглянул внутрь и сказал»

– А вы заметили? Он до самого конца говорил мне “хозяин”, ей-богу!»

«Моей жене Маргарет с искренней любовью».

Мэгги, несомненно, заслужила такое посвящение.

Но о чем они – эти странные марсианские рассказы?

Сначала думаешь, что, наверное, о будущем. По крайней мере, даты, проставленные над рассказами, указывают в сторону будущего. Вот огайская зима 1999 года («Ракетное лето»). Двери заперты, окна закрыты, стекла незрячие от изморози, все крыши оторочены сосульками, дети мчатся с горок на лыжах, женщины в шубах черными медведицами бредут по гололедным улицам. И вдруг приходит могучая волна тепла, будто нечаянно распахнули дверь пекарни… А вот февраль того же 1999 года, когда на Марс впервые стартовали черные и белые герои Рэя Брэдбери, чтобы увидеть, наконец, невероятные пейзажи красной планеты – голубые холмы, лучезарные луны, мраморные амфитеатры, неподвижные пруды и от горизонта до горизонта – каналы с лодками, изящными, как бронзовые цветки…

Андрей Платонов когда-то корил Александра Грина тем, что в трюмах своего «Секрета», одетого в алые паруса, капитан Грей перевозил не картошку и не чугунные чушки, столь необходимые стране, а всякие экзотические пряности, чай и кофе, и все такое прочее. Наверное, и Рэя Брэдбери не раз корили за глаза марсиан – обязательно цвета червонного золота, но именно эта божественная чрезмерность создавала необычную атмосферу. «Я – капитан Уильямс, – говорит первой встреченной марсианке прибывший с Земли астронавт. – Мы всего час назад сели на Марсе. И вы – первая марсианка, которую мы встретили! Но скажите, добрая женщина, как это вы так прекрасно говорите по-английски?» И марсианка отвечает: «Я не говорю. Я думаю».

«Марсианские хроники» кажутся чем-то единым, хотя книга составлена из не слишком-то близких друг другу восемнадцати рассказов и одиннадцати лаконичных связок. При этом каждая связка имела вполне самостоятельное значение. Прием далеко не новый, им пользовался и Джон Дос Пасос, и Эрнест Хемингуэй.

«Все были пьяны. Пьяна была вся батарея, в темноте двигавшаяся по дороге. Мы двигались по направлению к Шампани. Лейтенант то и дело сворачивал с дороги в поле и говорил своей лошади: “Я пьян, mon vieux, я здорово пьян. Ох! Ну и накачался же я”. Мы шли в темноте по дороге всю ночь, и адъютант то и дело подъезжал к моей кухне и твердил: “Затуши огонь. Опасно. Нас заметят”». Мы находились в пятидесяти километрах от фронта, но адъютанту не давал покоя огонь моей кухни. Чудно было идти по этой дороге. Я в то время был старшим по кухне».11

Это из Эрнеста Хемингуэя.

А вот из Брэдбери («Апрель 2000. Налогоплательщик»).

«Он хотел улететь с ракетой на Марс. Рано утром он пришел к космодрому и стал кричать через проволочное ограждение людям в мундирах, что хочет на Марс. Он исправно платит налоги, его фамилия Причард, и он имеет полное право лететь на Марс. Разве он родился не здесь, не в Огайо? Разве он плохой гражданин? Так в чем же дело, почему ему нельзя лететь на Марс? Потрясая кулаками, он крикнул им, что не хочет оставаться на Земле: любой здравомыслящий человек мечтает унести ноги с Земли. Не позже чем через два года на Земле разразится атомная мировая война, и он вовсе не намерен дожидаться, когда это произойдет. Он и тысячи других, у кого есть голова на плечах, хотят на Марс. Спросите их сами! Подальше от войн и цензуры, от бюрократии и воинской повинности, от правительства, которое не дает шагу шагнуть без разрешения, подмяло под себя и науку и искусство! Можете оставаться на Земле, если хотите! Он готов отдать свою правую руку, сердце, голову, только бы улететь на Марс! Что надо сделать, где расписаться, с кем знакомство завести, чтобы попасть на ракету?..»

Ключевыми здесь, конечно, являются слова: «Любой здравомыслящий человек мечтает унести ноги с Земли. Не позже чем через два года на Земле разразится атомная мировая война».

Будет ласковый дождь, будет запах земли.

Щебет юрких стрижей от зари до зари,

И ночные рулады лягушек в прудах.

И цветение слив в белопенных садах;

Огнегрудый комочек слетит на забор,

И малиновки трель выткет звонкий узор.

И никто, и никто не вспомянет войну –

Пережито-забыто, ворошить ни к чему.

И ни птица, ни ива слезы не прольёт,

Если сгинет с Земли человеческий род.

И весна… И весна встретит новый рассвет,

Не заметив, что нас уже нет.12

Изменился ли человек за последние две-три тысячи лет?

Стал ли он добрей и умнее? Изменилось ли его отношение к миру?

«Конечно, в чем-то человек стал добрей, – сказал в одном из своих многочисленных интервью Рэй Брэдбери. – Но волей-неволей станешь добрей, если для того, чтобы добыть семье чего-нибудь пожевать, не нужно выбираться на мороз и лезть с дубьем на горного козла, достаточно просто снять телефонную трубку и заказать клубнику со льдом! Но вот стал ли человек разумнее? Не думаю. Как он устраивал войны, так и продолжает, даже если знает заранее, что проиграет их».

Земляне у Брэдбери – всего лишь переселенцы.

У каждого была своя главная причина покинуть Землю.

Одни оставляли опостылевших жен, или опостылевшую работу, или опостылевшие города; другие хотели избавиться от чего-то такого, что постоянно их мучило и томило; другие покупались на рекламу – для тебя есть работа на небе! Они вырывались за атмосферу, и там их настигала новая болезнь – одиночество. Внизу уменьшалась и исчезала родная планета, какая-никакая, но родная, а вокруг – только космос, ничего кроме черного космоса. И полагаться можно только на себя. Вот они и преодолевали сотни и сотни тысяч миль межпланетного пространства – для того, чтобы осознать, наконец, простой, но непреложный факт: Вселенная – это и есть Бог!

На фоне такого великого открытия любой абсурд выглядит реальностью.

«Они привезли с собой пятнадцать тысяч погонных футов орегонской сосны для строительства Десятого города и семьдесят девять тысяч футов калифорнийской секвойи и отгрохали чистенький, аккуратный городок возле каменных каналов. – («Февраль 2003. Интермедия». – Воскресными вечерами красно-зелено-голубые матовые стекла церковных окон вспыхивали нежным светом и слышались голоса, поющие нумерованные церковные гимны. “А теперь споем 79… А теперь споем 94…” В некоторых домах усердно стучали пишущие машинки – это работали писатели; или скрипели перья – там творили поэты; или царила тишина – там жили бывшие бродяги. Все это и многое другое создавало впечатление, будто какое-то могучее землетрясение расшатало фундаменты и подвалы провинциального американского городка, а затем смерч сказочной мощи мгновенно перенес весь городок на Марс и осторожно поставил его здесь, даже не тряхнув…»

Орегонская сосна – ракетами!

Церковные гимны, расписанные под номера!

Но скоро на Марс («Как и следовало ожидать», – меланхолично замечает Брэдбери) стали прибывать старые люди. Немощные и дряхлые, они только и делали, что слушали собственное сердце, щупали собственный пульс, беспрестанно глотали микстуру перекошенными ртами. И на фоне мерцающих или уже вымерших городов и каналов, на фоне серебристых городов и золотоглазых марсианок еще реалистичнее, еще страшнее звучат разговоры мистера Стендаля и мистера Бигелоу из рассказа «Апрель 2005. Эшер II»? Вот он ответ, – почему мы бежим с Земли. Да потому, что на Земле мы уже не меняемся. Как убивали ближних, так и убиваем, как сжигали книги, так и сживаем.

«Откуда вам знать блаженной памяти мистера По? Он умер очень давно, раньше Линкольна. Все его книги сожжены на Великом Костре тридцать лет назад, в 1975 году. Книги мистера По и Лавкрафта, Готорна и Амброза Бирса, все повести об ужасах и страхах, все фантазии, да что там, все повести о будущем сожгли. Безжалостно. Закон такой провели. Началось с малого, с песчинки, еще в пятидесятых и шестидесятых годах. Сперва ограничили выпуск книжек с карикатурами, потом детективных романов, фильмов, разумеется. Кидались то в одну крайность, то в другую, брали верх различные группы, разные клики, политические предубеждения, религиозные предрассудки. Всегда было меньшинство, которое чего- то боялось, и подавляющее большинство, которое боялось непонятного, будущего, прошлого, настоящего, боялось самого себя и собственной тени. Устрашаемые словом “политика”, понукаемые со всех сторон – здесь подтянут гайку, там закрутят болт, оттуда ткнут, отсюда пырнут, – искусство и литература вскоре стали похожи на огромную тянучку, которую выкручивали, жали, мяли, завязывали в узел, швыряли туда-сюда до тех пор, пока она не утратила всякую упругость и всякий вкус. А потом осеклись кинокамеры, погрузились во мрак театры, и могучая Ниагара печатной продукции превратилась в выхолощенную струйку “чистого” материала. Да, понятие “уход от действительности” тоже попало в разряд крамольных! Всякий человек обязан смотреть в лицо действительности, видеть только сиюминутное! Все, что не попадало в эту категорию, – прочь. Прекрасные литературные вымыслы, полет фантазии – бей влет. И вот воскресным утром, тридцать лет назад, в 1975 году, их поставили к библиотечной стенке: Санта-Клауса и Всадника без головы, Белоснежку, и Домового, и Матушку-Гусыню – все в голос рыдали! – и расстреляли их, потом сожгли бумажные замки и царевен-лягушек, старых королей и всех, кто “с тех пор зажил счастливо”. И развеяли по ветру прах Заколдованного Рикши вместе с черепками Страны Оз, изрубили Глинду Добрую и Озму, разложили Многоцветку в спектроскопе, а Джека Тыквенную Голову подали к столу на Балу Биологов! Гороховый Стручок зачах в бюрократических зарослях! Спящая Красавица была разбужена поцелуем научного работника и испустила дух, когда он вонзил в нее медицинский шприц. Алису они заставили выпить из бутылки нечто, от чего она стала такой крохотной, что уже не могла больше кричать: “Чем дальше, тем любопытственнее!” Волшебное Зеркало они одним ударом молота разбили вдребезги, и пропали все Красные Короли и Устрицы…»

Отсюда и нынешняя действительность.

Уже на Марсе переселенцы однажды выбегают из своих домов.

Они бросают ужин, недомытую посуду, сборы в кино, они стоят на своих новеньких верандах и с ужасом смотрят на родную такую далекую планету Земля. Они расстались с ней всего-то там три или четыре года назад и вот до них дошли, наконец, слухи, которых они боялись.

И это уже не слухи.

Земля взорвалась и вспыхнула.

«На ночные газоны вынесли остывший ужин, накрыли складные столы, и люди вяло ковыряли пищу вилками до двух часов ночи, когда с Земли долетело послание светового радио. Словно далекие светлячки, мерцали мощные вспышки морзянки, и они читали: АВСТРАЛИЙСКИЙ МАТЕРИК ОБРАЩЕН В ПЫЛЬ НЕПРЕДВИДЕННЫМ ВЗРЫВОМ АТОМНОГО СКЛАДА… ЛОС-АНДЖЕЛЕС И ЛОНДОН ПОДВЕРГНУТЫ БОМБАРДИРОВКЕ… ВОЙНА! ВОЙНА! СКОРЕЕ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ…»

Ужасным ощущением такой вот скорой и беспощадной, может, действительно последней в истории человечества войны жили мы в середине XX века. Масла в огонь подлила известная речь Уинстона Черчилля, произнесенная им 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в небольшом городке Фултон, штат Миссури. Кстати, выступал Черчилль как частное лицо, он не был в то время премьер-министром Великобритании, но его авторитет на Западе был огромен. Черчилля слушали, затаив дыхание. А он повторял давно уже всем известное: атомная война может разразиться в любой момент…

В этот лучший вечер моей жизни,

когда деревья тонут в золоте прошлого,

а равнины тонут в серебре будущего,

между мной и тобой всего лишь фраза из одного старинного романа:

«Женевьева, вы всегда царствуете над вещами»…

В тихом городе –

по улице с довоенной архитектурой,

под деревьями в золоте прошлого,

под рекламой в серебре будущего,

будто сойдя с самолета,

вы идете…

Медленно поднимаю глаза

от блеска ваших маленьких туфель – к блеску неисчислимых галактик.

Поздняя звезда вырвана, как кусок штукатурки, пулей.

Где-то там, в далеких радиосигналах,

наша маленькая тревожная Земля

ищет своего продолжения…

Как хорошо, Женевьева,

что вы существуешь такой –

всегда царствующей над вещами…13

Рэй Брэдбери оказался гораздо жёстче.

Прекрасная Женевьева вбежала в его рассказ, датированный декабрем 2005 года, прямо из палп-литературы. У нее пухлые белые пальцы, круглое толстое лицо, глаза – как два огромных яйца, воткнутых в бесформенный ком теста. А ноги – толстые, и волосы неопределенного бурого оттенка, тщательно уложенные в виде птичьего гнезда. А губ вообще нет, вместо них – нарисованный через трафарет жирный красный рот.

Но все это (о, парадоксы искусства) обитает в нашем сознании одновременно: и Женевьева, всегда волшебно царствующая над вещами, и Женевьева, ужасно улыбающаяся нарисованным через трафарет жирным ртом…

Да, Марс – это Огайо, это Иллинойс.

«На заброшенном дворе отец сложил книги в кучу и поджег. – («Октябрь 2026. Каникулы на Марсе»). – Бумага морщилась, словно стариковская кожа, пламя окружало и теснило легионы слов. “Государственные облигации”; “Коммерческая статистика 1999 года”; “Религиозные предрассудки”; “Наука о военном снабжении”; “Проблемы панамериканского единства”; “Биржевой вестник за 3 июля 1998 года”; “Военный сборник”. Отец нарочно захватил все эти книги и теперь с наслаждением бросал их в огонь, объясняя своим детям, в чем тут дело.

– Я сжигаю образ жизни – тот самый, который сейчас выжигают с лица Земли. Простите меня, если я говорю как политик, но ведь я бывший губернатор штата. Я был честным человеком, и меня за это ненавидели. Жизнь на Земле никак не могла устояться, чтобы хоть что-то сделать, как следует, основательно. Наука слишком стремительно и слишком далеко вырвалась вперед, и люди заблудились в машинных дебрях, они, словно дети, чрезмерно увлеклись занятными вещицами, хитроумными механизмами, вертолетами, ракетами. Не тем занимались; без конца придумывали все новые и новые машины – вместо того, чтобы учиться управлять ими. Войны становились все более разрушительными и, в конце концов, погубили Землю. Вот что означает молчание радио. Вот от чего мы все бежали. Нам посчастливилось. Больше ракет на Земле не осталось. Пора вам узнать, что мы прилетели на Марс вовсе не рыбу ловить. Я все откладывал, не говорил. Земля погибла. Пройдут века, прежде чем возобновятся межпланетные сообщения, – если вообще возобновятся. Тот наш образ жизни доказал свою непригодность и сам себя задушил. Вы только сейчас начинаете жить. Я буду вам повторять это каждый день. – И неожиданно предложил: – А теперь я покажу вам настоящих марсиан».

Мимо развалин они пошли вниз к каналу.

Ночь окружила их, высыпали звезды. «Ну, где, где эти марсиане?»

Отец посадил маленького Майкла на плечо и указал прямо вниз. Марсиане!

Тимоти охватила дрожь. Правда, марсиане! Прямо в канале. Отраженные гладью воды и Тимоти, и Майкл, и Роберт, и мама, и папа – все они долго смотрели в свои отражения, а отражения из воды всматривались в них.

В мае 1950 года Брэдбери поездом поехал в Нью-Йорк.

Свою книгу «Марсианские хроники» он впервые увидел в Чикаго.

Он с удовольствием давал любителям автографы, встречался с издателями, думал о будущем. Война войной, дай Бог, все-таки обойдется, наши тревоги останутся нашими тревогами. Как содержать семью? В поисках прочного заработка Брэдбери начал предлагать свои рукописи самым разным «серьезным» издательствам, но, несмотря на выход «Марсианских хроник», имя его все еще прочно ассоциировалось с палп-литературой.

Кстати, в Англии в 1951 году «Марсианские хроники» вышли под названием «Серебряная саранча» («The Silver Locusts»).

(«Ракеты жгли сухие луга, – («Август 2002») – обращали камень в лаву, дерево – в уголь, воду – в пар, сплавляли песок и кварц в зеленое стекло; оно лежало везде, словно разбитые зеркала, отражающие в себе ракетное нашествие. Ракеты, ракеты, ракеты, как барабанная дробь в ночи. Ракеты роями саранчи садились в клубах розового дыма. Из ракет высыпали люди с молотками: перековать на привычный лад чужой мир, стесать все необычное, рот ощетинен гвоздями, словно стальнозубая пасть хищника, сплевывает гвозди в мелькающие руки, и те сколачивают каркасные дома, кроют крыши дранкой - чтобы спрятаться от чужих, пугающих звезд, вешают зеленые шторы – чтобы укрыться от ночи. Затем плотники спешат дальше, и являются женщины с цветочными горшками, пестрыми ситцами, кастрюлями, поднимают кухонный шум, чтобы заглушить тишину Марса, притаившуюся у дверей, у занавешенных окон. За шесть месяцев на голой планете был заложен десяток городков с великим числом трескучих неоновых трубок и желтых электрических лампочек. Девяносто с лишним тысяч человек прибыло на Марс, а на Земле уже укладывали чемоданы другие...»

«Марсианские хроники» перевели во многих странах Европы, в том числе в СССР.

В Испании предисловие к повести написал Хорхе Луис Борхес. Брэдбери не раз в последующие годы возвращался к этой своей книге. В 1997 году, он, например, изменил датировку событий, – они сдвинулись в будущее, заняв период с 2030 по 2057 годы. Он также включил в книгу новую новеллу «Огненные шары» («The Fire Balloons»), а вместо главы «Высоко в небеса» («Way in the Middle of the Air») поставил «Пустыню» («The Wilderness»). Более поздние переиздания «Марсианских хроник» выходили с предисловием «Долгая дорога на Марс» («The Long Road to Mars») и с послесловием «Как я написал эту книгу» («How I Wrote My Book»)…

«Есть ли вообще польза от всей этой научной и ненаучной фантастики?»

«Конечно, есть! Благодаря фантастике мы на Луну попали! – воскликнул Брэдбери, отвечая 18 февраля 2003 года на вопросы «Столичной Вечерней Газеты» (Москва). – И к Марсу мы стремимся из-за научной фантастики. Мы изменили наш мир с легкой руки Жюля Верна. Когда адмирал Берд под американским флагом поплыл на Северный полюс в 1926 году, он сказал: “Это Жюль Верн ведет меня”. Здорово, правда? А наши астронавты в Хьюстоне говорили мне, что мои книги пробудили в них желание отправиться на Луну, на Марс. Все из-за того, что когда они были детьми, им в руки попали мои книги. Вот вам великое предназначение научной фантастики – готовить новые поколения…»

«Почему людей так привлекает именно Марс?»

«А почему великие путешественники прошлого отправлялись в неизведанное, почему королева Испании отправила Христофора Колумба и его корабли на запад, в неисследованную часть света? Слава Богу, что они так поступили. Никто не должен спрашивать, почему мы делаем подобные вещи, потому что мы просто должны, мы обязаны это делать – открывать новое! Путешественники изменили земную историю, открыв Америку, а мы изменим историю мира, отправившись на Марс».

«Вы хотели бы сами отправиться на Марс?»

«Конечно! Я бы многое отдал за такое путешествие. Я считаю Марс своей второй родиной, и хотел бы быть похороненным там. Меня тянет к этой планете, и я уверен, что путешествие туда станет ключом к развитию нашей цивилизации. Жаль, что в свое время мы ушли с Луны. Там надо было построить базу и отправлять корабли к Марсу. Случись такое, люди сейчас жили бы на поверхности Красной планеты».

«А почему этого не произошло?»

«Да потому что люди – идиоты. Человечеству дали чудесную возможность бороздить космос, а оно занимается потреблением – пьет пиво и смотрит сериалы. Люди понаделали кучу всяких глупостей: костюмы для собак, должность рекламного менеджера и всякие штуки вроде айфона, а что взамен?.. Вот если бы они развивали науку, осваивали Луну, Марс, Венеру… Кто знает, каким бы сейчас был мир…»

Все-таки выход «Марсианских хроник» изменил жизнь Рэя Брэдбери.

В 1950 году он, наконец, купил первый собственный дом – с тремя комнатами, с отдельной ванной и с гаражом. Правда, двенадцать тысяч долларов пришлось занять у родителей, сумма немалая по тем временам, зато жизнь сразу стала просторнее. Гараж (машины пока не было) Рэй приспособил под кабинет. Любимая тетя Нева, прочитав «Марсианские хроники», прислала Рэю восхищенное письмо, а в журнале «Завтра» («Tomorrow») появилась первая «серьезная» рецензия известного в те годы романиста и критика Кристофера Айшервуда (Khristopher Isherwood).

Впервые о Рэе Брэдбери писали не как о палп-поэте, а как о писателе.

Вот и пришло время для книги, о которой он думал уже давно – «Человек в картинках» («The Illustrated Man). Старые рассказы и новые рассказы, – Рэй ничего не хотел терять. Он не верил в какую-то особенную формулу успеха. Никакой такой формулы нет, уверял он журналистов, да и быть не может. Настоящий писатель потому и пишет, что постоянно испытывает потребность в писании. Настоящий писатель потому и пишет, что литература пробуждает в нем радость, наслаждение, восторг, страсть, ну а страсть не совместима с расчетами.

Уолтер Брэдбери не всегда соглашался с Рэем.

«Каждая твоя последующая книга должна быть привлекательнее предыдущей. Так, и только так! – Издатель намеренно не говорил лучше. – Учти, Рэй, рассказы всегда и везде продаются хуже, чем романы, значит, в твоих рассказах должно заключаться что-то особенное. “Марсианские хроники” пошли хорошо потому, что ты сумел придать отдельным рассказам видимость чего-то цельного, но во второй раз такой прием может и не пройти. Подумай».

Конечно, Рэй подумал.

И написал специальное вступление.

Некий молодой человек бесцельно (на первый взгляд) бродит по пыльным дорогам штата Висконсин. Жаркие вечера. Свинина с бобами. Пирожки. Рядом присаживается человек, такой же бродяга – руки длинные, кулаки как гири, сам большой, грузный, только лицо детское. Жара, такая, что, как мороженое, таешь, а на бродяге – наглухо застегнутая шерстяная рубашка. Почему он ее застегивает? Да из-за детворы. Мальчишки гоняются по пятам, хотят видеть, как он разрисован. Вот, смотрите. Человек снимает рубашку, и точно, он разрисован с головы до ног – от синего кольца, вытатуированного вокруг шеи, до самого пояса.

Вот поглядите! Он разжал кулак.

На живой ладони его лежала роза – будто только что срезанная, с хрустальными каплями росы на нежных розовых лепестках. Да что там ладонь! На нём вообще живого места не было. Всюду – ракеты, фонтаны, человечки – целые толпы, да так всё хитро сплетено и перепутано, всё так ярко и живо, что казалось – даже слышны тихие приглушенные голоса этих человечков. Чуть шевельнется, и вздрагивают крохотные рты, искрятся, подмигивают крохотные глаза, взмахивали розовые ручки. Целый Млечный Путь сияет на нем – звёзды, солнца, планеты. «Если бы Эль Греко в расцвете своих сил и таланта, – дивится рассказчик, – писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обычных своих жёлто-зелёных тонах, со странно удлиненными телами и лицами, можно было бы подумать, что это именно он расписал моего нового знакомца. Краски пылали во всех трёх измерениях. Будто окна распахнуты в живой, зримый и осязаемый мир. Собранное на одной сцене – (на одном теле, – Г. П.), – сверкало всё великолепие вселенной…»14

Но Человек в картинках нисколько не радуется своей необычности.

Людям не нравится непонятное, они боятся того, чего не могут себе объяснить.

А тут такое делается! Если рядом – женщина, то через час на спине у Человека в картинках появляется ее изображение, становится видна вся ее жизнь – как она будет жить дальше, как помрет, какой станет в шестьдесят лет. А если рядом мужчина, то он запросто увидит, что его вскорости ждет, как он свалится с высокого обрыва или как его, скажем, переедет поездом.

Кому же станет терпеть такое?

Работая над сборником «Человек в картинках», Рэй извлекал из стола и давно написанное, когда-то напечатанные рассказы, но Уолтер Брэдбери был начеку, он строго отслеживал всё, что всплывало из бульварных журнальчиков. Да, конечно, такие рассказы как «Калейдоскоп» (1949), «Нескончаемый дождь» (1946), «Человек» (1949), «Пришелец» (1948), «Урочный час» (1946), «Бетономешалка» (1949) нисколько не испортят новую книгу, но вот «Пожарный», наверное не годится. Слишком уж динноват, а рассказы собрника должны быть соразмерны.

Что ж, соглашался Рэй, наверное, это правильно.

Однажды ему повезло. В витрине художественной лавочки на Беверли-Хиллз он случайно увидел поразившую его литографию. Мрачное готическое жилище, сумеречное пыльное пристанище то ли вампиров, то ли летучих мышей. Умей я рисовать, признался Рэй жене, я рисовал бы, наверное, вот так же. Рэю страшно хотелось купить понравившуюся ему работу, но стоила она семьдесят пять долларов!

С трудом он все же уговорил Мэгги купить литографию в рассрочку.

А через несколько месяцев, когда он уже полностью рассчитался с владельцем лавочки, тот показал ему еще одну картину того же художника, на этот раз выполненную маслом. Называлась она «Новая готика» («Modern Gothic») и Рэй с изумлением увидел на ней темный кирпичный дом, в котором жила мать его бывшего друга Гранта Бича. Конечно, Рэю захотелось купить и эту картину. Но на этот раз Мэгги была непреклонна. Украшать стену квартиру шедевром за 250 долларов! Нет, они пока не могут себе такого позволить!

И еще одну картину Мэгги не позволила Рэю приобрести.

Мчащийся по прерии шумный (такое создавалось ощущение) карнавальный поезд; многие люди в масках, под яркими флагами. Картина так и называлась – «Карнавал», а вот имя художника ничего не сказало ни Мэгги, ни Рэю – Джозеф Магнани (Joseph Mughnaini). Одно понятно – итальянец. По телефону Рэй позвонил этому Магнани: не уступит ли он свое творение за полцены, но Магнани не уступил.

Но через пару недель позвонил сам. «Ладно. Забирайте».

Не хватало Джозефу в то время не только денег, но и общения.

Разумеется, Рэй своего шанса не упустил. Он купил картину, а заодно уговорил Джозефа поработать над иллюстрациями к своей новой книге. Магнани согласился, но начал сразу с дорогих цветных вариантов. Прагматичный Уолтер Брэдбери пресек такую вакханалию. Никакого цвета, только черно-белые рисунки! Все равно Магнани был счастлив. Впервые в жизни он получил приличный гонорар. И не просто приличный, а более чем приличный, – целых две с половиной тысячи долларов! Теперь он мог позволить себе в вечернем кафе бутылку приличного итальянского вина и Брэдбери нередко составлял ему компанию.

Постепенно книга выстраивалась.

После переработки даже старые рассказы получали новый блеск.

Они уже не просто развлекали (хотя от этой их функции Рэй Брэдбери никогда не отказывался), – они напоминали, тревожили, они говорили о вещах реальных, непреходящих. Да, говорили они, дети поедают своих родителей. Это данность. Да, напоминали они, дети получают всё, что требуют.

А что мы получаем взамен?

Вот рассказ «Вельд» («The Veldt»).

Это не просто пресловутая проблема детей и отцов.

Это еще один вариант вполне возможного будущего, невероятного, но понятного всем. Чудесный домик для большой трудолюбивой семьи, и название у домика соответствующее: «Всё для счастья». И оборудован этот домик будущего самой качественной, самой современной техникой. Уют, стабильность, простота – вот что делает жизнь его обитателей счастливой, по крайней мере, так считают его владельцы – Джордж Хедли и его жена Лидия.

«Мы ведь и купили этот дом, чтобы ничего не делать самим».

Но подросшие дети так не считают. Им тесно в счастливом домике.

Пользуясь техническими особенностями домика, они при всяком удобном случае расширяют его границы, вырываются за четко определенное родителями пространство. Вот Джордж Хедли, пользуясь тем, что дети куда-то вышли, ревниво заглядывает в их царство – в игровую комнату. Есть множество возможностей обеспечить самый оптимальный режим пребывания в домике, но Джордж Хедли попадает под жгучее солнце, в какой-то дикий край. «Он вошел в Африку, – читаем мы. – Сколько раз за последний год он, открыв дверь, встречал здесь Алису в Стране Чудес или Фальшивую Черпаху, или Алладина с его волшебной лампой, или Джека-Тыквеную-Голову из Страны Оз, или доктора Дулитла, или корову, которая прыгала через Луну, очень похожу на настоящую, – всех этих чудесных обитателей воображаемого мира. Сколько раз он видел летящего в небе Пегаса или розовые фонтаны фейерверка или слышал ангельское пение. А теперь перед ним лежала желтая раскаленная Африка, огромная печь, которая пышет убийством. Может быть, Лидия права? Может, надо впрямь расстаться с фантазией, которая стала чересчур реальной для десятилетних детей? Разумеется, очень полезно упражнять воображение человека, но если пылкая детская фантазия вдруг увлекается каким-то одним мотивом? Кажется, весь последний месяц он слышал страшный львиный рык, чувствовал даже в кабинете резкий запах хищников…»15

Может, отключить чудесный домик от этих ужасов?

Но ведь это все равно, что взять и отключить детей от будущего.

Или рассказ «Калейдоскоп» («Kaleidoscope»). Из взорвавшейся ракеты люди вываливаются в пространство как мелкие серебристые рыбешки. Падая на Землю, они один за другим, ярко, как метеоры, сгорают в плотных слоях атмосферы. Крики бессмысленны, спасения нет, помочь никто не может. Только маленький мальчик на проселочной дороге поднимает голову к вечернему небу. «Мама, мама, смотри! Падучая звезда!» Ослепительно яркая звезда прочерчивает вечернее небо над Иллинойсом. «Загадай желание! – говорит мать. – Загадай скорей желание!»

Или рассказ «Другие времена» («The Other Foot»).

После двадцатилетнего перерыва на планету Марс, давно уже заселенную исключительно черными, прибывает первый белый. «Неважно, кто я такой, – говорит он удивленным неграм. – Мое имя вам ничего не скажет. Не знаю и я ваших имен».

Собственно, это еще мотивы «Марсианских хроник».

Белый делает паузу, тяжело вздыхает и все-таки продолжает.

Он говорит черным, устроившимся на Марсе – вот вы еще двадцать лет назад оставили Землю, счастливцы! Скоро после вашего исхода началась война, и она тянулась аж до прошлого года. Мы разбомбили все свои города. Мы полностью разрушили и Нью-Йорк, и Лондон, и Москву, и Париж, и Шанхай, и Бомбей, и Александрию. Мы превратили все эти города в руины. И когда покончили с ними, то взялись за маленькие цветущие городки и долины, и забросали их атомными бомбами, и сожгли дотла.

Мы разрушили Натчез, мрачно перечисляет беглец с Земли. Мы спалили Нью-Орлеан и сожгли Атланту. И ничего не оставили от Гринуотера, штат Алабама. Там сгорели все хлопковые поля, а заводы стали радиоактивными. Дороги, фермы, и продовольствие – все там теперь радиоактивно.

И называет все новые и новые города.

Тампа… («Мой город», – шепчет кто-то). Фултон и Мемфис… («Неужели и Мемфис сожгли?») Конечно, сожгли. И Мемфис. И всю четвертую улицу в Мемфисе. И Ларедо… И Нью-Йорк… Разрушено и уничтожено все… Обломков былой цивилизации хватило только на то, чтобы построить эту ракету…

И многие чудесные перечисления, которые так любил Рэй Брэдбери.

«Он помнил Землю, зеленую Землю и зеленый городок, в котором родился и вырос. Теперь он представлял себе этот городок разрушенным, взорванным, стертым с лица Земли. И все знакомые места исчезли вместе с городком. Исчезло зло – действительное и мнимое. Исчезли жестокие люди, нет конюшен, нет кузни, антикварных лавок, кафе, баров, мостов через реку, деревьев для линчевания, голых холмов, изрытых крупной дробью, дорог, коров. Нет мимоз, исчез его родной дом, исчезли также большие дома с колоннами вдоль реки – эти белые склепы, где женщины, нежные как мотыльки, порхали в свете осеннего дня, далекие, недосягаемые. Дома, где на террасах сидели в качалках бездушные мужчины, держа в руках бокалы (рядом – прислоненное к столбу ружье), вдыхая осенний воздух и замышляя убийство. Исчезло, все исчезло и никогда не вернется. Теперь вся эта цивилизация обратилась в конфетти, рассыпавшееся под ногами. От нее не осталось ничего, никакой пищи даже для ненависти – никакой пищи для их ненависти. Не осталось даже пустой латунной гильзы, даже крученой веревки, ни дерева, ни холма. Ничего, только несколько чужих людей в ракете, людей, готовых чистить ботинки, ехать в трамвае на отведенных им местах, сидеть в кино в самом последнем ряду...»

Не осталось даже деревьев для линчевания…

Даже голых холмов, изрытых крупной дробью…

Даже бездушных мужчин, замышляющих убийство…

Но на Марсе такого черные не допустят. С них хватит!

И вот черный человек малюет кистью на задней скамье трамвая: Д… Л… Я…

В итоге у него получается то, что и должно получиться после всех таких страшных превращений: ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ. Все возвращается на круги своя.

Горечью полны рассказы сборника «Человек в картинках».

Планета Венера – «Нескончаемый дождь» («The Long Rain») – не желает принимать людей. Она поливает холмы и долины нескончаемым дождем, укрыться от которого можно только в редких Солнечных Куполах. В разливах дождя земляне мечтают о таком вот Солнечном Куполе, о жёлтом строении, прозрачном, круглом – пятнадцать футов в высоту, сто футов в поперечнике, прячущемся где-то в этих нескончаемых потоках. В нем Куполах тепло, тихо, в нем кофе и еда. А главное, в центре каждого Купола – Солнце. Небольшой, свободно парящий шар жёлтого пламени, которое ты можешь видеть отовсюду.

Герой добирается до Солнечного Купола.

«На пороге он замер, осматриваясь. Позади него в дверь барабанил все тот же ливень. Впереди, на низком столике, стояла серебряная кастрюлька и полная чашка горячего шоколада с расплывающимися на поверхности густыми сливками. Рядом на другом подносе – толстые вкусные бутерброды с большими кусками цыплёнка, свежими помидорами и зелёным луком. На вешалке – большое мохнатое полотенце; у ног – ящик для мокрой одежды; а справа – кабина, в которой горячие лучи мгновенно обсушивали человека…»

Но проходит ночь и нужно вновь выходить в нескончаемый чужой дождь…

А в рассказе «Завтра конец света» («Night of the World») муж однажды спрашивает жену: вот что бы она стала делать, если бы узнала, что прямо завтра наступит конец света? Просто спрашивает, без всяких намеков, но жена не понимает: «Ты про войну? Про атомную бомбу? Или водородную?» Да нет, пытается объяснить муж, я не о войне и не о бомбе. Я о конце света! Просто во сне он вдруг услышал неведомый голос: «Всё! Привет! Теперь всему на Земле конец».

«Наутро я про это почти забыл, – рассказывает он жене, – пошел на службу, и вдруг вижу, Стэн Уиллис средь бела дня уставился в окно. Я говорю: о чем это ты замечтался, Стэн? А он отвечает: мне сегодня снился сон. И не успел он договорить, а я уже понял, что за сон. Я и сам мог рассказать, но Стэн рассказывал, а я слушал. А потом сказал Стэну, что и мне это снилось. Он вроде не удивился. Даже как-то успокоился. А потом мы обошли всю контору, просто так, для интереса. Мы не говорили – пойдем, дескать, поглядим, что там и как. Просто пошли и видим: кто разглядывает свой стол, кто руки, а кто в окно смотрит…»

Да, настоящий конец света может быть и таким.

Но не обязательно, конечно. Не обязательно бросать атомные или водородные бомбы на города, насылать мор и глад на несчастных обитателей планеты, слышать во сне неведомые голоса. Можно просто растиражировать копии самих себя или своих друзей или своих женщин. – («Корпорация “Марионетки”», «Marionettes, Inc.»). Там, где возможно всё, ничто уже не имеет значения. Реклама подскажет. «Новые гуманоидные пластиковые модели образца 1990 года! Гарантия от всех видов физического износа. Цены от 7600 долларов. 15000 долларов – модель люкс»…

«Город» («The Siti»)…

«Пришелец» (The Visitor»)…

«Изгнанники» («The Exiles»)…

Кажется, темный ужас преследует Рэя Брэдбери.

«Упыри, иголки, сны, люди, умирающие без всякой причины. Эй, Смит, мы живем в 2120 году. Мы разумные люди. Несите-ка сюда книги из моего шкафа. Я хочу, чтобы они были с нами при посадке…»16

Последняя надежда Рэя Брэдбери – на книги.

У Олдоса Хаксли такое выглядело бы нелепостью.

Джон Стейнбек вряд ли увидел бы спасение в книгах.

Ни Хемингуэй, ни Фолкнер, ни Шервуд Андерсон, ни Фитцджеральд, ни Говард Фаст не стали бы искать утешения в книгах. А вот Рэй Брэдбери ищет. И снова и снова боится, что завтра книги начнут сжигать, как это уже не раз бывало в человеческой истории.

«Смит наклонился, пытаясь прочесть названия на пыльных переплетах.

– Эдгар Аллан По “Рассказы”, Брэм Стокер “Дракула”, Мэри Шелли “Франкенштейн”, Генри Джеймс “Поворот винта”, Вашингтон Ирвинг “Легенда о Сонной лощине”, Натаниель Готорн “Дочь Рапачини”, Амброз Бирс “Случай на мосту через Совиный ручей”, Льюис Кэрролл “Алиса в Стране чудес”, Алджернон Блэквуд “Ивы”, Фрэнк Баум “Волшебник Изумрудного города”, Г.Ф. Лавкрафт “Зловещая тень над Инсмутом”. И еще книги Уолтера де ла Мэра, Уэйкфилда, Гарвея, Уэллса, Эсквита, Хаксли… – Он вздохнул: –Зачем нам все эти книги, сэр?

– Не знаю, – вздохнул Командир. – Пока не знаю».

«Бетономешалка» («The Concrete Mixer»)…

«Кошки-мышки» («The Fox and the Forest»)…

«То ли ночь, то ли утро» («No Particular Night or Morning»)…

Бесконечные вариации мрачного и неотвратимого будущего, – удивительная смесь изысканности и дешевого ужаса. Рэю Брэдбери такие коктейли удавались.

«Наступила полночь, – читаем мы в «Эпилоге». – Луна поднялась высоко в небе. Человек в картинках лежал не двигаясь. Я уже видел все, что можно было на нем увидеть. Все истории рассказаны – с ними покончено навсегда. Но на спине Человека в картинках оставалось одно пустое место, где смешались различные цвета и формы. Пока я смотрел на них, эти смутные очертания начали стягиваться, разные формы потихоньку набегали одна на другую, потом еще и еще. И, в конце концов, там появилось лицо, лицо, которое пристально смотрело на меня с разукрашенной плоти, лицо со знакомым мне носом и ртом, со знакомыми глазами. Оно было подернуто густой дымкой. Но того, что я увидел, было вполне достаточно, чтобы заставить меня подпрыгнуть. Освещенный луной, я застыл на месте в страхе, что дуновение ветра или движение звезд разбудят чудовищную галерею, лежавшую у моих ног.

Но Человек в картинках продолжал спать.

На его спине было изображение самого Человека в картинках. Он держал меня за горло и душил. – (Вот оно неотвратимое мрачное будущее, – Г. П.) – Я не стал дожидаться того, чтобы эта картинка окончательно прояснилась, сделалась четкой и определенной. В лунном свете я помчался по дороге. Я не оглядывался. Я ни разу не оглянулся. Маленький городишко, темный и спящий, лежал где-то впереди. Я знал, что задолго до рассвета доберусь до города…»

Неужели Будущее и впрямь ужасно?

Эта мысль всегда мучила Рэя Брэдбери.

Он боялся не смерти, в конце концов, со смертью кончается всё.

Он боялся утерять возможность работать. С каким-то суеверным чувством он хранил в бесчисленных картонных папках наброски еще ненаписанных рассказы, замыслы, отдельные строки, просто названия к каким-то еще не придуманным рассказам. Для него это был канал связи с каким-то совсем иным будущим, возможность когда-нибудь вернуть сегодня переживаемый день. Несмотря на успех «Марсианских хроник», критики все еще смотрели на него как на типичного представителя палп-литературы. Борясь за свою писательскую репутацию, Брэдбери даже убедил издателя снять с титула книги ставшее ему ненавистным сочетание «научная фантастика», но в указании серии гриф НФ все равно остался. Когда-то подобным комплексом страдал очень неплохой советский писатель Лазарь Лагин. Автор «Старика Хоттабыча», «Острова Разочарования», «Атавии Проксимы» на дух не выносил фантастики. Он считал свои романы абсолютно реалистическими, ну, в крайнем случае, называл их «романами допущений», но к огромному раздражению Лагина гриф «научная фантастика» появлялся практически на каждой его книге…

Обложку для книги «Человек в картинках» Брэдбери придумал сам.

Странный носатый человек, густо покрытый лунами, солнцами, звездами, фигурками каких-то людей и животных – четкими и не очень.

Фантастика?

Скорее, символизм.

Брэдбери всегда тянуло к интеллектуалам.

Но когда однажды ему позвонил известный критик Кристофер Айшервуд и спросил, может ли он со своим другом зайти к нему в гости, Рэй растерялся. Ведь Айшервуд хотел познакомить его с писателем и философом Джеральдом Хардом (Gerald Heard). Это не автор бульварных книжек, о чем с таким говорить? Преподаватель Оксфорда, известный телевизионный комментатор, автор нескольких книг, посвященных эволюции человеческого сознания, – ну, о чем, о чем говорить выходцу из провинциального Иллинойса с таким человеком?

«У нас даже стульев нет!»

«Ничего, мы расположимся на полу».

Рэй уступил, и встреча с Хардом и Айшервудом состоялась.

«С таким человеком сам чувствуешь себя умным», – оценил философа Рэй.

Он был уверен, что этой единственной встречей знакомство и ограничится, но Харду Рэй чрезвычайно понравился. Время от времени он стал приглашать его на чай, и они подолгу говорили о книгах, о политике, о будущем, даже о путешествиях во времени! Этот известный человек не чурался никаких тем. И никогда не вспоминал палп-литературу, – наверное, никак Рэя с нею не связывал. Более того, он познакомил Рэя со своим знаменитым другом писателем Олдосом Хаксли. С некоторой долей условности роман Хаксли «Бравый новый мир» можно было отнести к произведениям фантастическим, но сам Хаксли плевал на все эти ярлыки. Фантастика? Какая разница? Антиутопия? Ну, пусть будет антиутопия. Он, Хаксли, сумел ужаснуть миллионы читателей, показав ему еще один из вариантов все того же мрачного будущего!

Однажды Брэдбери не выдержал: «Но я-то чем вам интересен?»

И был в полном восторге, услышав: «Вы поэт, Брэдбери!»

Впрочем, Олдос Хаксли со всеми обращался, как с гениями, наверное, это многое для него упрощало. В свое время Брэдбери учился писать у Ли Брекетт и у Роберта Хайнлайна; он многое получил в этом смысле от Генри Каттнера; даже в откровениях палп-труженника Л. Рона Хаббарда почерпнул для себя немало полезного; а Шервуд Андерсон открыл ему совершенно новые возможности, и прочая, прочая, но Хаксли… Хаксли был выше всех! Ведь он был настоящий писатель. Как Джон Стейнбек, как Уильям Фолкнер, как великий Томас Вулф, наконец. Он был писатель от природы. Образы у него были именно образами. Он ничего не сочинял.

Сам Хаксли, впрочем, относился ко всему этому более спокойно.

«Затяжное самогрызенье, по согласному мнению всех моралистов, – писал Хаксли в в предисловии к своему знаменитому роману, – является занятием скорее нежелательным. Поступив скверно, – раскайся, загладь, насколько можешь, вину и нацель себя на то, чтобы в следующий раз поступить лучше. Ни в коем случае не предавайся нескончаемой скорби над своим грехом. Барахтанье в дерьме – не лучший способ очищения. В искусстве существуют свои этические правила, и многие из них тождественны или, во всяком случае, аналогичны правилам морали житейской. Нескончаемо каяться, что в грехах поведения, что в грехах литературных, – одинаково малополезно. Упущения следует выискивать и, найдя и признав, по возможности не повторять в будущем. Бесконечно корпеть над изъянами двадцатилетней давности, доводить с помощью заплаток старую работу до совершенства, не достигнутого изначально, в зрелом возрасте пытаться исправлять ошибки, совершенные и завещанные тебе тем другим человеком, каким ты был в молодости, – безусловно, пустая и напрасная затея…»

«Революцию действительно революционную, – писал Хаксли, – осуществить можно не в каком-то там внешнем мире, а только в душе и теле человека. Живя во времена Французской революции, маркиз де Сад использовал теорию революций, дабы придать внешнюю разумность своей разновидности безумия. Робеспьер осуществил революцию самую поверхностную – политическую. Идя несколько глубже, Бабеф попытался произвести экономическую революцию. Сад же считал себя апостолом действительно революционной революции, выходящей за пределы политики и экономики; революции – внутри каждого мужчины и каждой женщины и каждого ребенка, чьи тела отныне стали бы общим сексуальным достоянием, а души очистились бы от всех естественных приличий, от всех запретов традиционной цивилизации. Понятно, что между ученьем де Сада и поистине революционной революцией нет, и никогда не было непременной или неизбежной связи…»

Рэй Брэдбери не умел так думать. Или считал, что не умеет.

Втайне он продолжал подозревать, что, несмотря на дружеское отношение, Джеральд Хард и Олдос Хаксли внутренне посмеиваются над ним. Он любил поговорить, но в компании с ними старался больше слушал. Все в этих людях его удивляло. Например, то, они употребляли мескалин. Обычно этот наркотик вызывает яркие цветные галлюцинации; Олдос Хаксли даже специальное эссе о мескалине написал – «Двери воображения» («The doors of Perceotion»). Однажды и Рэю предложили испробовать волшебное зелье. Но создатель «Человека в картинках» и «Марсианских хроник» испугался. Он спросил: «А вдруг у меня поедет крыша?»

«Это не исключено, – дружески согласился Джеральд Хард. – Но мы пригласим знакомого доктора, и он проследит за твоим состоянием. Решайся, Рэй! Наконец ты узнаешь, что значит по-настоящему открыть двери воображения».

«Но зачем мне это? – в своем стиле ответил Брэдбери. – Когда я пишу, я выпускаю из своей головы очень разных рептилий воображения. Они у меня такие страшные, что я сам боюсь. Вдруг они разбегутся?»17

На это у Харда и у Хаксли ответа не нашлось.

Конечно, Брэдбери преувеличивал свое незнание.

Журналистам он не раз признавался в своей причастности ко всему.

«Я всегда очень остро чувствовал и чувствую жизнь, – говорил он. – Это ведь я копался в моторах, пачкая лицо машинным маслом, бродил по кладбищам автомобилей, направлял железную руку, чтобы зачерпнуть горсть солнечного пламени и доставить его с Разведчиками Солнца на Землю, это именно я дышал и пропитывался дымным, прекрасным воздухом нашей цивилизации. Тело мое появилось на свет в зеленом тихом Уокигане, но за долгие годы химия больших городов изменила состав моего тела и преобразила дух. Наука совершила большое насилие над Землей, но все же именно она засеяла Землю своими семенами. Я считал бы, что лишился разума и потерпел творческое банкротство, если бы перестал замечать ту предельно электрифицированную дорогу, по которой нас и всю нашу душевную путаницу стремительно несет в будущее. Мы живем сейчас в мире, макет которого я разглядывал еще в 1933 году на Чикагской ярмарке и шесть лет спустя – на Нью-Йоркской. Научная фантастика влечет меня не сама по себе, а скорее как необыкновенная возможность обнажить некие скрытые пружины, которые, сжимаясь и разжимаясь, приводят в действие механизм нашего существования. В таком понимании научная фантастика для меня так же естественна, как выдох после вдоха, затянувшегося на десятилетия…»18

17 мая 1951 года родилась Рамона (Ramona Anne).

Ждали мальчика, думали назвать его Рэем, но появилась дочь.

Это означало не только счастливые хлопоты, но и новые расходы.

Ах, деньги, деньги! Их постоянная нехватка удручала Брэдбери. Хорошо, что каким-то странным образом он умел расположить к себе любого человека, если, конечно, этого хотел. Иногда эта способность выручала Брэдбери. Как пример можно привести случай с издательством компании «Entertaining Comics», которое в том же 1951 году опубликовало (без ведома Брэдбери) два его рассказа: «Калейдоскоп» и «Космонавт», при этом объединив их одним названием. Типичный пример плагиата, но Брэдбери не стал устраивать скандал, он просто написал редактору издательства Биллу Гейнису (Bill Gaines). Уверен, что у вас это получилось не намеренно, написал он Гейнису. Все знают, такое иногда случается. Он, писатель Рэй Брэдбери, автор напечатанных без его разрешения рассказов, здраво относится к создавшейся ситуации и просит всего лишь компенсацию в пятьдесят долларов.

Сказочный мир и реальный мир.

Эти два мира всегда вложены один в другой.

Говард Фаст, например, чьи книги всегда Рэю нравились, как раз издал свои «индейские» романы – «Последняя граница» («The Last Frontier») и «Дорога свободы» («Freedom Road»). В атмосфере подозрительности, охватившей Америку, романы Фаста никому не показались романтическими. Да он этого и не хотел. Он был человеком опытным и умел анализировать происходящее. В годы войны работал в пресс-службе Министерства обороны, как военный корреспондент бывал на Дальнем востоке. Прагматичный, многое знающий человек. Рэй Брэдбери мог часами обсуждать по телефону со своим приятелем продюсером Холлом Честером из студии «Warner Brothers» возможность снять какой-нибудь чудесный детский фильм про «настоящего» динозавра, а Говард Фаст занимался делами в высшей степени реалистичными. В 1944 году он даже вступил в компартию США. В 1950 году его одним из первых вызвали на заседание Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, в итоге Фаст на несколько месяцев попал в тюрьму – «за неуважение к Конгрессу». Всё это не помешало Фасту написать знаковый для того времени роман «Спартак» (Spartacus), а 1954 году – «Сайлас Тимбермен», в котором он в полной мере воздал маккартизму. Годом раньше на одном из Конгрессов движения борцов за мир Говарду Фасту вручили Международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами». Но события 1956 года в Венгрии его страшно возмутили. Он демонстративно вышел из компартии США. Он выпустил разгневанную книгу «Обнаженный Бог: Писатель и компартия» («The Naked God: The Writer and the Communist Party»).

А Рэй Брэдбери – оставался поэтом.

Летом 1952 года Рэй предложил киностудии «Universal Pictures» сценарий фантастического фильма «Метеорит». Собственно речь шла сразу о двух сценариях, точнее, о двух версиях фильма. Рэй понимал, что по-настоящему заработать можно только в кино, вот и работал на перспективу. В одной версии речь шла о неких злобных межпланетных существах, внезапно атакующих Землю из Космоса, во второй действовали точно такие же инопланетные существа, но более мягкие, даже понимающие землян.

Сценарии понравились, были приняты, и с августа Рэй начал работать на киностудии, получая триста долларов в неделю.

За шесть недель Рэй написал не два, а несколько сценариев.

Когда выдавался свободный час, он бродил по кинопавильонам, рассматривал старые декорации. Провинциальные домики вызывали у него слезы. Он нашел там домик, очень похожий на тот, на крылечке которого в Уокигане любил сидеть Леонард Сполдинг. Любопытство распирало сценариста. От избытка чувств, от желания выговориться он писал пространные диалоги. Сами по себе они были неплохи, но, видимо, не всегда функциональны, по крайней мере, через некоторое время руководство студии выразило Рэю свое разочарование. В стиле Брэдбери – необычном, воздушном, ясном, руководство увидело лишь элементарное отсутствие сценарного опыта. Для доведения текстов до нужного уровня был даже нанят писатель Гарри Эссекс.

Брэдбери обиделся. «Гарри всего лишь переписал мои тексты по-своему».

Фильм «Метеорит» вышел на американские экраны очень ко времени – в мае 1953 года. Паранойя вокруг летающих тарелок, будто бы замеченных над разными штатами, быстро смешалась с политической паранойи. Слухи о крушении неопознанного летающего объекта около города Розуэлл (Roswell), штат Нью-Мексико, стали причиной множества споров. По официальной версии сотрудников ВВС США речь шла всего лишь о новом типе метеорологических зондов, использовавшихся в секретной программе под названием «Могул», но журналисты мгновенно подхватили и распространили слухи о гибели внеземного корабля, погибший пилот которого якобы попал в руки военных. Эта истерия смешалась с истерией, вскипевшей вокруг пресловутого «Акта 1954 года», по которому американские коммунисты потеряли право выдвигать своих кандидатов в президенты, получать заграничные паспорта, состоять на государственной службе в федеральных учреждениях и работать на военных заводах. Были указаны целых четырнадцать признаков, по которым можно было определить степень политической надежности любого американца. Например, в 1950 году более двух с половиной миллионов американцев поставили свои подписи под петицией о запрещении атомного оружия, – ну так вот теперь все они подпадали под действие «Акта 1954 года».

Со всемогущим сенатором Джозефом Маккарти боялись спорить.

Летом 1955 года он попытался провести через сенат еще одну резолюцию, по которой правительство США при надобности (кто мог ее определять, кроме них самих?) могло прямо ставить вопрос о насильственном изменении существующего строя в любой стране, которая встала или собиралась встать на путь социализма. Правда, сенат резолюцию провалил большинством в 77 голосов против 4. После этого звезда сенатора Маккарти пошла на закат. В мае 1957 года он скончался, но о таких людях обычно помнят долго. Особенно – пострадавшие.

1 ноября 1952 года на атолле Эниветок (Маршалловы острова) США взорвали первый термоядерный заряд. Это было пострашней «обыкновенной» атомной бомбы, проверенной при бомбардировках Японии. Невероятной силы оружие явилось еще одним громким напоминанием о близком конце света. Многие друзья Брэдбери попали в списки лиц, подозреваемых в активной антиамериканской деятельности. Попал в списки и сам писатель. Он никогда не был трибуном, само это слово трудно соотносить с ним, но в ноябре того же года он неожиданно для людей, хорошо его знавших, вдруг выступил перед Лос-анджелесским отделением Национального Женского комитета с трогательной и восторженной речью.

А 10 ноября разместил в газете «Daily Variety» личное послание, обращенное к Республиканской партии.

«Вы выиграли, – говорилось в этом послании. – И демократы теперь – оппозиция.

Настало время напомнить вам слова, которые вы сами произносили во время кампании, развернувшейся за сохранение двухпартийной системы в стране. Тогда вы боролись за существующую двухпартийную систему. Но теперь все изменилось. Вы победили. Ненужные слова – в сторону. Вот почему любой нынешней вашей попытке идентифицировать Республиканскую партию как единственную я буду сопротивляться, а любую попытку идентифицировать Демократическую партию как Коммунистическую, тоже буду атаковать. Я видел и вижу, как много страха скопилось в нашей стране. Я видел множество кампаний, проведенных в Калифорнии и в других штатах, и знаю, что многие из этих кампаний были выиграны именно на игре со страхами, а вовсе не на привлечении здравых идей и фактов. Я не хочу больше слышать обо всей этой бессмыслице и чепухе. Я не хочу больше приветствовать призывов мистера Маккарти или мистера Маккэрана, мистера Никсона или мистера Джексона или вообще какого-то там человека по имени Спаркман. Я не хочу лжи, предубеждения, грязи. Не хочу намеков и слухов. Не хочу, чтобы людей третировали только потому, что они упомянуты в каких-то там письмах без подписей и безымянных звонках…

Отныне мы, голосовавшие за демократию, будем наблюдать за вами.

Мы – это более чем двадцать пять миллионов американцев. Мы никого не боимся, и вы нас не запугаете. Мы не свернем в сторону, не согнемся, не будем терпеть ярлыков, навешиваемых вами. Мы – свободная сила, мы – другая половина той прекрасной двухпартийной системы, которую вы защищали, а теперь готовы разрушить. Оставьте эту прекрасную систему в покое! Защищайте Конституцию, ищите путь к миру! А если вы все же попытаетесь изменить Конституцию или Билль о правах, вы увидите, что у нас еще есть силы, и мы провалим вас на следующих выборах».

Игра со страхами…

Мы – свободная сила…

Прекрасная двухпартийная система…

Рэй Брэдбери так объяснял появление своего послания: «Я должен был сделать что-то. Я тогда болел, и устал от всех этих ужасных вещей, от ужасных, никчемных и бесконечных разговоров».

В день, когда письмо появилось в газете, Рэй Брэдбери случайно встретил в офисе киностудии «Universal Pictures» голливудских агентов Бена Бенджамина и Рэя Старка. Разъяренный Бенджамин начал размахивать перед лицом Брэдбери свежим выпуском «Daily Variety»: «Брэдбери, вы никогда больше не будете работать в Голливуде!»

«Буду, – ответил Рэй. – Потому что я… не коммунист».

Главным утешением 1953 года стал для Брэдбери выход книги рассказов «Золотые яблоки Солнца» («The Golden Apples of the Sun»).

В книгу вошли признанные шедевры:

«Пешеход» («The Pedestrian»),

«Пустыня» («The Wilderness»),

«Человек в воздухе» («The Flying Machine»),

«Ревун» («The Fog Horn»),

«Большая игра между черными и белыми» («The Big Black and White Game»),

«И грянул гром» («A Sound of Thunder»),

«Мусорщик» («The Garbage Collector»)…

Наконец, эссе «Здравствуй и прощай» («Hail and Farewell»), в котором опять на мгновение возникло, мелькнуло, пронеслось перед читателями далекое иллинойское детство Брэдбери: черный железный поезд, над ним в небе – редкие звезды, искры. Дрогнули вагоны, вскрикнул паровоз, знакомый проводник помахал рукой мальчику на платформе…

Но мы поговорим только о рассказе «И грянул гром».

Он – зеркальное отражение тех сложных процессов, что протекали в США в пятидесятые годы. Да, обыкновенные любители-охотники, можно сказать, обыкновенные обыватели отправляются в далекое прошлое планеты, но означает ли это, что они всего только на время оставляют сегодняшний день?

«Объявление на стене расплылось. – («И грянул гром…») – Экельс почувствовал, как веки, смыкаясь, на долю секунды прикрыли зрачки, но и в мгновенном мраке горели буквы:

А/О САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ

ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ

МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО

ВЫ УБИВАЕТЕ ЕЕ

– Черт возьми! Вот настоящая Машина времени! Подумать только. Закончись вчера выборы президента иначе, я сегодня, может, пришел бы к вам спасаться бегством. Но слава богу, победил Кейт! Теперь у Соединенных Штатах хороший президент.

– Это точно, – отозвался человек за конторкой. – Если бы вчера выбрали Дойчера, не миновать жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете: против мира, против веры, против человечности, против разума. Люди вчера звонили нам, дескать, если Дойчера выберут президентом, они хотели бы мазнуть куда-нибудь в 1492 год. – Он вздохнул. – Только не наше это дело – побеги устраивать. Мы организуем сафари. Тем более, Кейт уже избран, и у вас осталась одна забота…

– ….убить динозавра, – закончил его фразу Экельс.

– Tyrannosaurus rex, да, – с удовольствием подтвердил человек за конторкой. – Отвратительнейшее чудовище. Распишитесь вот здесь. Что бы с вами в прошлом ни произошло, мы не отвечаем. И вообще учтите, у этих динозавров отменный зверский аппетит…

– Пытаетесь испугать меня?

– Если честно, то да. Мы не хотим отправлять в прошлое таких, которые при первом же выстреле ударяются в панику. Из-за них в прошлом году у нас погибло шесть руководителей и дюжина охотников. Мы предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение за всю историю человечества, но и вы старайтесь соблюдать условия. Путешествие на шестьдесят миллионов лет в прошлое…»

Да, тексты Рэя Брэдбери проще цитировать, чем пересказывать.

Группа охотников отправляется в прошлое. В доисторическое прошлое.

Христос еще не родился. Моисей еще не ходил на гору беседовать с богом. Пирамиды лежат в земле, камни для них еще не обтесаны и не сложены. Александр, Цезарь, Наполеон, Гитлер, сенатор Маккарти – никого из них еще нет. И вот темные джунгли – за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет до хорошего президента Кейта. Проводник указывает пальцем на металлическую тропу, которая через распаренное болото уходит в зеленые заросли, извиваясь между огромными папоротниками и пальмами. Это, объясняет он, тропа, проложенная специально для охотников. Видите, она парит над землей на высоте шести дюймов, не задевает ни одного дерева, ни одного цветка, ни одной травинки. Она сделана из антигравитационного металла и ее назначение как раз в том, чтобы стопроцентно изолировать всех охотников от прошлого, чтобы вы ничего не коснулись. Держитесь Тропы! Ни в коем случае не сходите с нее! Повторяю: не сходите с тропы! Ни при каких обстоятельствах!

«– Почему? – спросил Экельс.

– Мы не хотим изменять Будущее. Здесь, в Прошлом, мы незваные гости. Честно говоря, правительство не одобряет наши экскурсии. Приходится платить немалые взятки, чтобы нас не лишили лицензии. Так скажу вам, Машина времени – вообще дело щекотливое. Случайно, сами того не зная, не подозревая, мы можем убить какое-нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок, уничтожить какое-нибудь важное звено в развитии вида.

– Я что-то не понимаю, – сказал Экельс.

– Ну, так слушайте внимательнее! Допустим, вы случайно задавили мышь. Это значит, что всех будущих потомков этой мыши уже никогда не будет на свете – верно? И не будет потомков от потомков всех ее потомков! Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете сразу не одну, и не десяток, и не тысячу, а миллион или даже миллиард мышей!

– Ну, хорошо, они сдохли, – согласился Экельс. – И что с этого?

– Что? – Тревис презрительно фыркнул. – А как с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей – умрет одна лиса. Десятью лисами меньше – подохнет от голода лев. Одним львом меньше – погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющей весь мир, гонимый голодом, выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех кабанов в этих местах. И пещерный человек не находит пищи и умирает от голода. А ведь этот человек не просто один человек. Это целый будущий народ. У него могло быть десять сыновей. А от них произошло бы еще сто – и так далее, и возникла бы, наконец, наша цивилизация. Уничтожьте одного человека – и вы уничтожите целое племя. Это все равно, что убить одного из внуков Адама. Понимаете? Раздавите ногой мышь – и это исказит всю человеческую историю, в корне изменит наши судьбы. Гибель всего лишь одного пещерного человека – это смерть миллиарда его потомков. Рим никогда не появится на семи холмах. Европа навсегда останется темным глухим лесом. Наступите на маленькую мышь – и вы сокрушите пирамиды. Наступите на эту крошечную мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавер, Соединенные Штаты не появятся. Так что, не сходите с тропы!»

И охота начинается.

И Экельсу не везет: он сходит с тропы.

Ничего вроде не происходит, но немедленно звучит сигнал к возвращению.

Машина включается. 1986… 1899… 1999… 2000… Наконец, 2055 год, из которого отправлялись охотники. Комната вроде такая же, как прежде. И тот же человек сидит за конторкой…

И все же…

«Все в порядке?»

Тревис говорит: «Да!» – но настороженность его не покидает.

«Казалось, он проверяет каждый атом воздуха, придирчиво исследует даже свет солнца, падающий из окна. И Экельс тоже медленно вдохнул воздух – с этим воздухом что-то произошло, он это чувствовал. Какое-то химическое изменение, настолько незначительное, неуловимое, что лишь слабый голос подсознания говорил Экельсу о перемене. По коже забегали мурашки. Всеми порами тела Экельс улавливал нечто странное, чужеродное, будто кто-то свистнул в свисток, который слышат только собаки, и его тело беззвучно на этот свист откликнулось. За окном, за спиной человека (который все же не был тем прежним человеком) у перегородки (которая тоже не была той прежней перегородкой) – кипел мир улиц и людей.

И это объявление на стене.

А/О СОФАРИ ВОВРЕМЕНИ

АРГАНИЗУЕМ СОФАРИ ВЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБЕРАЕТЕ ДАБЫЧУ

МЫ ДАСТАВЛЯЕМ ВАС НАМЕСТО

ВЫ УБЕВАЕТЕ ЕЕ

Снимая напряжение, Экельс пальцами стал отскребать грязь с башмака.

Его дрожащая рука подняла липкий ком. Нет, не может быть! Сердце замерло.

Из-за такой малости? Нет! Не может быть! В комке грязи он увидел отливающее зеленью, золотом и чернью пятно бабочки.

– Из-за такой малости! – закричал Экельс.

Бабочка упала на пол – изящное изломанное создание, способное, оказывается, нарушить хрупкое мировое равновесие, повалить костяшки домино… большие костяшки… множество костяшек, соединенных цепью неисчислимых лет, составляющих единое Время… Мысли Экельса смещались. Ну, не может быть, ну, не может так быть, чтобы гибель какой-то одной ничтожной бабочки изменила весь мир!

– Кто? – спросил он. – Кто вчера победил на выборах?

– Шутите, да? – Человек за конторкой хихикнул: – Дойчер, конечно! Не хлюпик Кейт! Теперь у власти встал настоящий железный человек!

Экельс застонал. Ин упал на колени.

Дрожащие пальцы потянулись к золотистой бабочке.

Неужели нельзя, молил он весь мир, себя, служащего, Машину времени, ну, неужели нельзя вернуть эту ничтожную бабочку туда, обратно в прошлое, снова оживить ее? Неужели нельзя всё в нашем мире начать сначала?»19

И грянул гром.

«В рассказе «И грянул гром…», – спросили однажды Рэя Брэдбери20, – охотник в далеком доисторическом прошлом совершенно случайно наступает на бабочку, в результате чего в США к власти приходит президент-фашист. Вы всерьез думаете, что такая вот малость может изменить историю?»

«Конечно, – ответил писатель. – Гитлер ведь тоже мог появиться на свет только потому, что кто-то там, в прошлом… Отсюда еще один интересный вопрос: а если тебе лично выпадет шанс изменить, исправить историю, сможешь ты это делать? Я как-то написал рассказ – от своего имени. В рассказе я попадаю с помощью Машины времени в Лондон, куда шестнадцатилетний Гитлер приезжал навестить своего двоюродного брата. Я собирался убить Гитлера, потому что уже знал, что из парня вырастет монстр, будущий убийца миллионов людей, палач всей мировой культуры! Но рука у меня не поднялась, потому что там, в прошлом, Гитлер еще не был Гитлером. Он был Адольфом – обыкновенным австрийским мальчишкой».

Кто знает, испугайся Брэдбери, не выступи он в ноябре 1952 года перед Лос-анджелесским отделением Национального Женского комитета со своей трогательной и восторженной речью, не размести он в газете «Daily Variety» свое личное послание, обращенное к Республиканской партии, может, правда, не Кейт, а Дойчер пришел бы к власти. И цепочка лидеров …Франклин Рузвельт, Гарри Трумэн, Дуайт Эйзенхаруэр, Джон Кеннеди, Линдон Джонсон, Ричард Никсон, Джеральд Форд, Джимми Картер, Рональд Рейган, Джордж Герберт Уокер Буш, Билл Клинтон… была бы совсем иной. И не случились бы войн в Корее, во Вьетнаме, в Конго, в Афганистане, Ливане, Ираке, Югославии, Ливии…

Но зачем тут гадать?

Происходит то, что происходит.

На сборнике «Золотые яблоки Солнца» Рэй Брэдбери поставил посвящение: «С любовью – Неве, доброй колдунье юга».