До встречи над рекой. Рассказ Рэя Брэдбери
Переводчик: К. Сенин и В. Тальми

178

Без минуты девять, и пора бы уж закатить деревянного индейца - символ табачной торговли - обратно в теплый ароматный полумрак и запереть лавку. Но он все медлил: столько людей потерянно брели мимо, непонятно куда, неизвестно зачем. Кое-кто из них забредал и сюда - скользнет глазами по опрятным желтым коробкам с сортовыми сигарами, потом осмотрится, поймет, куда его занесло, и скажет уклончиво:

- Вот и вечер, Чарли...

- Он самый, - отвечал Чарли Мур.

Одни выходили с пустыми руками, другие покупали дешевенькую сигару, подносили ко рту и забывали зажечь.

И только в половине десятого Чарли Мур решился наконец тронуть деревянного индейца за локоть - будто и не хотел бы нарушать покой друга, да вот приходится... Осторожно передвинул дикаря внутрь, где стоять тому всю ночь сторожем. Резное лицо уставилось из темноты через дверь тусклым слепым взглядом.

- Ну, вождь, что же ты там видишь?..

Немой взор указывал именно туда, на шоссе, рассекавшее самую сердцевину их жизни.

Саранчовыми стаями с ревом неслись из Лос-Анджелеса машины. Раздраженно снижали скорость до тридцати миль в час. Пробирались меж тремя десятками лавок, складов и бывших конюшен, переделанных под бензоколонки, к северной окраине городка. И вновь взвывали, разгоняясь до восьмидесяти, и как мстители летели на Сан-Франциско - преподать там урок насилия.

Чарли тихо хмыкнул.

Мимо шел человек, заметил его наедине с бессловесным деревянным другом, промолвил:

- Последний вечер, а?..

И исчез.

Последний вечер.

Вот. Кто-то осмелился сказать это вслух.

Чарли круто повернулся, выключил весь свет, закрыл дверь на ключ и замер на тротуаре, опустив глаза.

Потом, словно во власти гипноза, ощутил, как глаза сами собой вновь поднялись на старое шоссе: оно проносилось тут же рядом, но шоссейные ветры пахли далеким прошлым, миллиардами лет. Огни фар взрывались в ночи и, разрезав ее, убегали прочь красными габаритными огоньками, как стайки маленьких ярких рыбешек, что мчатся вслед за стаей акул или за стадом скитальцев-китов. Красные огоньки растворялись и тонули в черноте гор.

Чарли оторвал от них взгляд и медленно зашагал через свой городок. Часы над клубом пробили три четверти и двинулись к десяти, а он все шел, удивляясь и не удивляясь тому, что магазины открыты в такой неурочный час и что у каждой двери изваяниями стоят мужчины и женщины - вот и он недавно стоял подле своего индейского воина, ослепленный мыслью, что будущее, о котором столько говорили, которого так боялись, вдруг превратилось в настоящее, в сегодня и сейчас...

Фред Фергюсон, набивщик чучел, глава семейства пугливых сов и встревоженных косуль, навсегда поселившихся в его витрине, проронил в ночной мрак - Чарли как раз шел мимо:

- Не верится, правда?.. - И продолжал, не дожидаясь ответа: - Все думаю - не может быть. А завтра шоссе умрет, и мы вместе с ним...

- Ну, до этого не дойдет, - сказал Чарли. Фергюсон глянул на него с возмущением.

- Постой-ка. Не ты ли два года назад орал, что надо взорвать законодательное собрание, перестрелять дорожников, выкрасть бульдозеры и бетономешалки, едва они начнут работы на том шоссе, на новом, в трехстах ярдах к западу? Что значит "до этого не дойдет"? Дойдет, и ты это знаешь!..

- Знаю, - согласился Чарли Мур наконец. Фергюсон все раздумывал над близкой судьбой.

- Каких-то три сотенки ярдов. Совсем ведь немного, а?.. Городишко у нас в ширину ярдов сто, стало быть, еще двести. Двести ярдов от нового супершоссе. От тех, кому нужны гайки, болты или, допустим, краска. Двести ярдов от шутников, которым посчастливилось убить в горах оленя или, на худой конец, бродячего кота и которые нуждаются в услугах единственного первоклассного набивщика чучел на всем побережье. Двести ярдов от дамочек, которым приспичило купить аспирин... - Он показал глазами на аптеку. - Сделать укладку... - Посмотрел на полосатый столбик у дверей парикмахерской. - Освежиться фруктовым гляссе... - Кивнул в сторону лавочки мороженщика. - Да что перечислять...

Молча они докончили перечень, скользя взглядом по магазинчикам, лавкам, киоскам.

- Может, еще не поздно?

- Не поздно, Чарли? Да черт меня побери! Бетон уже уложен, схватился и затвердел. На рассвете снимут с обоих концов ограждение. Может, сам губернатор ленточку пере режет. А потом... В первую неделю, пожалуй, кто-нибудь и вспомнит Оук Лейн. Во вторую уже не очень. А через месяц? Через месяц мы для них будем мазком старой краски справа, если давишь железку на север, или слева, если на юг. Вон Оук Лейн, припоминаешь?.. Город-призрак... Фюить! И нету...

Чарли выждал - сердце отмерило два-три удара - и спросил:

- Фред!.. А что ты собираешься делать дальше?

- Побуду здесь еще немножко. Набью десяток птичьих чучел для наших, местных. А потом заведу свою консервную банку, выведу ее на новое супершоссе и помчусь. Куда? Да никуда. Куда-нибудь. И прости-прощай, Чарли Мур...

- Спокойной ночи, Фред. Желаю тебе соснуть...

- Что-о? И пропустить Новый год в середине июля?.. Чарли пошел своей дорогой, и голос за ним затих.

Он добрался до парикмахерской, где за зеркальной витриной возлежали на трех креслах три клиента и над ними склонились три усердных мастера. Машины, пробегающие по шоссе, бросали на все это яркие блики. Будто между парикмахерской и Чарли плыл поток гигантских светляков.

Чарли вошел в салон, и все к нему обернулись.

- Есть у кого-нибудь какие-нибудь идеи?..

- Прогресс, Чарли, - сказал Фрэнк Мариано, про должая орудовать гребенкой и ножницами, - это идея, которую не остановишь другой идеей. Давайте выдернем этот городишко со всеми потрохами, перенесем и вроем у новой трассы...

- В прошлом году мы прикидывали, во что бы это обошлось. Четыре десятка лавок - в среднем по три тысячи долларов, чтобы перетащить их всего-то на триста ярдов...

- И накрылся наш гениальный план, - пробормотал кто-то сквозь горячий компресс, задавленный неотразимостью фактов.

- Один хорошенький ураган - и переедем бесплатно... Все тихо рассмеялись.

- Надо бы нам сегодня отпраздновать, - заявил человек из-под компресса. Он сел прямо и оказался Хэнком Саммерсом, бакалейщиком. - Выпьем по маленькой и по гадаем, куда-то нас занесет через год в это время:..

- Мы плохо боролись, - сказал Чарли. - Когда все начиналось, нам бы навалиться всем миром...

- Какого дьявола! - Фрэнк состриг у клиента волос, торчавший из большого уха. - Если уж времена меняются, то дня не проходит, чтоб кого-то не зацепило. В этом меся це, в этом году пришел наш черед. Следующий раз нам самим что-нибудь понадобится, и плохо придется кому-то другому. И все во имя Великого Американского Принципа Давай-Давай... Слушай, Чарли, организуй отряд добровольцев. Поставьте на новом шоссе мины. Только поосторожнее. А то будешь пересекать проезжую часть, чтоб заложить взрывчатку, и запросто угодишь под какой-нибудь грузовик с навозом.

Опять рассмеялись, но быстро смолкли.

- Посмотрите, - сказал Хэнк Саммерс, и все по смотрели. Он говорил, обращаясь к засиженному мухами отражению в стареньком зеркале, как бы пытаясь всучить зазеркальному близнецу половинчатую свою логику. - Про жили мы тут тридцать лет, и вы, и я, и все мы. А ведь не помрем, если придется сняться. Корешков-то мы, помилуй бог, глубоких не пустили... И вот выпускной вечер. Школа трудностей выкидывает нас под зад коленом безо всяких там "извините, пожалуйста" и "что вы, что вы, не стоит". Ну что ж, я готов. А ты, Чарли?..

- Я хоть сейчас, - сообщил Фрэнк Мариано. - В понедельник в шесть утра загружаю свою парикмахерскую в прицеп - и вдогонку за клиентами со скоростью девяносто миль в час!..

Раздался смех, похожий на последний смех дня, и Чарли повернулся величественно и бездумно и вновь очутился на улице.

А магазины все еще торговали, и огни горели, и двери были раскрыты настежь, словно хозяевам до смерти не хотелось домой, по крайней мере пока течет мимо эта река людей, металла и света, пока они движутся, мелькают, шумят привычным потоком, и кажется невероятным, что на этой реке может тоже настать сухой сезон...

Чарли тянул время, переходил от лавки к лавке, в молочном баре выпил шоколадный коктейль, в аптеке, где мягко шуршащий деревянный вентилятор перешептывался сам с собою под потолком, купил совершенно ненужную пачку писчей бумаги. Он шлялся как бродяга - крал кусочки Оук Лейна на память. Задержался в проулке, где по субботам торговали галстуками цыгане, а продавцы кухонной утвари выворачивали свои чемоданы в надежде привлечь покупателей. Наконец добрался до бензоколонки - Пит Бриц сидел в яме и ковырялся в немудреных грубых потрохах безответного "форда" модели 1947 года.

И только после десяти, будто по тайному сговору, в лавках стали гасить огни, и люди пошли по домам, Чарли Мур вместе со всеми.

Он догнал Хэнка Саммерса - лицо бакалейщика все еще розовато сияло от бессмысленного бритья. Некоторое время они не спеша шли рядом и молчали, и казалось - обитатели всех домов, мимо которых они проходили, высыпали на улицу, курили, вязали, качались в креслах-качалках, обмахивались веерами, отгоняя несуществующую жару.

Хэнк рассмеялся вдруг каким-то своим мыслям. Через пару шагов он решился их обнародовать.

продекламировал он нараспев, и Чарли кивнул:

- Первая баптистская церковь. Мне было тогда двенадцать...

- Бог дал, комиссар шоссейных дорог взял, - сказал Хэнк без улыбки. - Странно. Никогда раньше не думал, что город - это люди. То есть ведь каждый чем-то занят. Там, когда я лежал с компрессом, подумалось: ну, что мне в этом местечке? Потом встал бритый - и вот ответ. Расе Ньюэлл у себя в гаражике "Ночная сова" возится с карбюраторами. Вот. Элли Мэй Симпсон...

Он смутился и проглотил конец фразы.

Элли Мэй Симпсон... Чарли мысленно продолжил список. Элли Мэй в эркере своего "Салона мод" накручивает старухам бигуди... Доктор Найт раскладывает пузырьки с лекарствами под стеклом аптечного прилавка... Магазин хозяйственных товаров - и посреди него Клинт Симпсон под палящим полуденным солнцем перебирает и сортирует миллионы искр, миллионы блесток, латунных, серебряных, золотых, все эти гвоздики, щеколды, ручки, ножовки, молотки, и змеящийся медный провод, и рулоны алюминиевой фольги, словно вывернули карманы тысяч мальчишек за тысячи лет... И наконец...

...И наконец, собственная его лавка, теплая, темная, желто-коричневая, уютная, пропахшая, как берлога курящего медведя... Влажные запахи целых семейств разнокалиберных сигар, импортных сигарет, нюхательных Табаков, только и поджидающих случая, чтобы взорваться клубами... "Забери все это, - подумал Чарли, - и что останется? Ну, постройки. Так ведь кто угодно может сколотить ящик и намалевать вывеску, чтоб известить, что там внутри. Люди нужны, люди, вот тогда уж и правда берет за живое..." И у Хэнка, как выяснилось, мысли были не веселее.

- Тоска меня гложет, сам теперь понимаю. Вернуть бы каждого обратно в его лавку да рассмотреть хорошенько, что же он там делал и как. И почему все эти годы я на многое не обращал внимания? Черт возьми!.. Что это на тебя накатило, Хэнк Саммерс? Вверх, а может, вниз по дороге есть еще такой же Оук Лейн, и люди там заняты делами точно как здесь. Куда бы меня теперь ни забросило, присмотрюсь к ним повнимательнее, клянусь Богом. Прощай, Чарли...

- Пошел ты вон со своим прощанием!..

- Ну ладно, тогда спокойной ночи...

И Хэнк ушел, и вот Чарли дома, и Клара ждет его у дверей, обтянутых металлической сеткой, и предлагает стакан воды со льдом.

- Посидим немножко?

- Как все? Почему же не посидеть...

Они сидели на темном крылечке, на деревянных качелях с цепями, и смотрели, как шоссе вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет: приближаются фары, удаляются злые красные огоньки, словно угли рассыпаны по полям из огромной жаровни...

Чарли неторопливо пил воду и, пока пил, думал: а ведь в прежние времена никому не дано было видеть, как умирает дорога. Ну, можно было еще заметить, как она постепенно угасает, или ночью в постели вдруг уловить какой-то намек, толчок, смятенное предчувствие - дорога сходит на нет. Но проходили годы и годы, прежде чем дорога отдавала Богу свою пыльную душу и взамен начинала оживать новая. Так было: новое появлялось медленно, старое исчезало медленно. Так было всегда.

Было, да прошло. Теперь это дело немногих часов.

Он осекся.

Прислушался к себе и обнаружил что-то непривычное.

- А знаешь, я успокоился...

- Это хорошо, - сказала жена.

Они покачались на качелях, две половинки одного

целого.

- О Господи, сперва меня так крепко взяло...

- Я помню, - сказала она.

- А теперь я подумал, ну и... - Он говорил неспешно, обращаясь прежде всего к себе. - Миллион машин проезжает каждый год по этой дороге. Нравится нам или нет, дорога стала просто тесна, мы тут задерживаем весь мир со своей старой дорогой и отжившим городишком... А мир дол жен двигаться вперед. Теперь по той новой дороге проедут уже не миллион, а два миллиона, проедут от нас на расстоянии всего-то ружейного выстрела, проедут куда им надо, чтобы делать что им кажется важным, все равно, важно это или нет; людям кажется, что важно, вот и весь фокус. Да если бы мы по-настоящему поняли, что нас ждет, обдумали бы все со всех сторон, то взяли бы паровой молот, расшибли свой городишко в лепешку и сказали: "Проезжайте!", а не заставляли бы других прокладывать ту проклятущую дорогу через клеверное поле. Сейчас Оук Лейн умирает тяжко, как на веревке у мясника, а следовало бы разом сбросить все в пропасть. Но, правда... - Он закурил трубку и выпускал густые клубы дыма - только так он и мог искать и прошлые ошибки, и теперешние откровения, - Раз уж мы люди, то поступить иначе мы, наверное, не могли...

Они слышали, как часы над аптекой пробили одиннадцать, потом часы над клубом - половину двенадцатого, а в двенадцать они лежали в темной спальне, и потолок над ними пучился от раздумий.

- Выпускной вечер...

- Что, что?

- Фрэнк-парикмахер так сказал, и в самую точку. Вся эта неделя словно последние дни в школе когда-то давно. Я же помню, как это было, как я боялся, чуть не плакал и клялся себе, что прочувствую каждую минуточку, какая мне осталась до аттестата, - ведь один Бог знает, что нас ждет назавтра. Безработица. Кризис. Война. А потом пришло это завтра, час настал, а я все живой, слава Богу, целехонек, и все начинается сызнова, игра продолжается - и, черт меня побери, получается, что все к лучшему. Так что сегодня и вправду еще один выпуск ной вечер. Фрэнк так сказал, и уж если кто сомневается, только не я...

- Слышишь? - спросила жена немалое время спустя. - Слышишь?..

Там, в ночи, через их городок текла река, река металла - она попритихла немного, но все равно набегала и убегала и несла с собой древние ароматы приливов и отливов и непроглядных морей нефти. И по потолку над кладбищенской их кроватью мелькали блестящие отсветы, будто кораблики плыли вверх-вниз по течению, и глаза постепенно-постепенно закрылись, и дыхание слилось с размеренным ритмом этих приливов и отливов... и Чарли с женой заснули.

Когда в комнату проник первый свет утра, половина кровати оказалась пуста.

Клара села, едва ли не испуганно.

Не в привычках Чарли было уходить из дому в такую рань.

Потом ее испугало еще и что-то другое. Она сидела, вслушиваясь и не понимая, что же это вдруг бросило ее в дрожь, но, прежде чем она успела прийти к определенному выводу, раздались шаги.

Она расслышала шаги издали, и немало времени минуло, прежде чем они приблизились, поднялись по ступенькам и вошли в дом. Потом - тишина. Она догадалась, что Чарли просто стоит в гостиной, и окликнула:

- Чарли! Где ты был?

Он вошел в спальню, освещенную слабыми лучами зари, и сел рядом с ней на кровати, обдумывая ответ: где же он был и что там делал?

- Прошел примерно с милю вдоль берега и обратно. В общем, до самых бревен, где начало нового шоссе. Рассудил, что ничего другого мне не осталось и надо принять хоть какое-то участие...

- Новая дорога открыта?

- Открыта и работает. Разве не замечаешь?..

- Действительно... - Она снова тихо приподнялась в постели, склонив голову и прикрыв на мгновение глаза, чтобы лучше слышать. - Вот оно что! Вот отчего мне не по себе. Старая дорога! Она же действительно умерла...

Они прислушались к тишине за домом: старое шоссе опустело и высохло, как речное дно, когда наступает сезон, но только этому лету не будет конца, оно продлится вечно. За ночь река передвинулась в новые берега, переменила русло. Теперь было слышно лишь, как шумят на ветру деревья, да еще было слышно птиц, которые завели свои приветственные песни перед тем, как солнцу подняться из-за гор...

- Не шевелись!..

Они прислушались снова.

И точно - там вдали, в двухстах пятидесяти, а может в трехстах ярдах за лугом, ближе к морю, раздавался тот же знакомый издавна, но теперь приглушенный звук: река переменила русло, но не перестала течь, не перестала струиться и никогда не перестанет - через привольные земли на север и сквозь приумолкший рассвет на юг. А еще дальше, еще тише - голос настоящей воды, голос моря, которое будто притянуло их реку поближе к своему берегу...

Чарли Мур и его жена посидели еще минуту-другую не двигаясь, вслушиваясь в неясное бормотанье реки, несущейся и несущейся через поля.

- Фред Ферпосон пришел туда еще затемно, - сказал Чарли, и по тону его было понятно, что он уже припоминает Прошлое. - Толпа народу. Чиновники из шоссейного управления и все такое. Как налегли! Фред, так тот сразу подскочил - и за бревно. А я за другой конец. Вместе подняли и потащили с дороги прочь, А потом отступили на обочину... Чтоб не мешать машинам.

Подписаться на отзывы

Подписаться на отзывы