Озеро. Рассказ Рэя Брэдбери
Переводчик: Л. Брилова

017

Впервые опубликовано: журнал Weird Tales, май 1944.
Перевод версии рассказа из сборника Dark Carnival, 1947 г. Эта версия отличается от выходивших в более поздних изданиях.

Лет, помнится, в восемь я был как-то на озере Мичиган. Я играл с девочкой, мы строили замки из песка, а потом она зашла в воду и не вышла. Когда тебе восемь лет от роду и такое случается, это бывает неразрешимой загадкой. Девочка так и не вышла на берег, ее не нашли. Первая встреча со смертью так и осталась для меня тайной. Однажды в 1942 году я проводил свои ежедневные опыты со словами — просто записывал пришедшие на ум слова. Записывал существительные. Написал «Озеро» и задумался: «Откуда взялось это слово?» И внезапно в моей памяти возникли песочный замок на берегу и маленькая светловолосая девочка, которая вошла в воду и не вышла. Через два часа у меня был готов рассказ. И когда я ставил точку, у меня из глаз текли слезы. Мне стало понятно, что наконец, после десятилетних усилий, я написал что-то стоящее.

Они укоротили небо по моему росту и водрузили его над озером Мичиган, поместили на желтый песок орущих ребятишек с мячами, две-три чайки, недовольную родительницу и меня: я выходил из мокрой волны и мир представлялся мне туманным и влажным.

Я выбежал на берег.

Мама обернула меня пушистым полотенцем.

— Постой и обсохни, — сказала она.

Я стоял, глядя, как солнце высушивало капли у меня на предплечьях. На их месте появлялась гусиная кожа.

— Ох, ветер-то какой, — сказала мама. — Надевай свитер.

— Погоди, я посмотрю пупырышки.

— Гарольд.

Я надел свитер и стал наблюдать, как набегают на берег и отбегают волны. Не размашисто. Аккуратно, с эдаким зеленым изяществом. Не всякий пьяный способен рухнуть на землю так изящно.

Стоял сентябрь. Последние дни сентября, когда все вокруг по неизвестной причине преисполняется грустью. На пляже, длинном и пустом, виднелось не больше полудюжины фигур. Дети прекратили беготню с мячом; от ветра, его завываний, им тоже сделалось грустно, они расселись на бескрайнем берегу и отдались ощущению осени.

Киоски, где торговали хот-догами, были заколочены золотистыми планками; горчичный, луковый, мясной аромат долгого, веселого лета остался запертым внутри. Словно бы кто-то разложил по гробам само лето и заколотил крышки. Со стуком опускались одна за другой металлические шторы, на дверцах повисали замки; явился ветер и тронул песок, сдувая миллионы июльских и августовских следов. Нынче, в сентябре, у кромки воды виднелись только отпечатки моих резиновых теннисных туфель да ног Дональда и Дилауса Шаболда.

Через завесы в боковые проходы сыпался песок, поэтому карусель окутали парусиной; лошади с оскаленными зубами застыли в галопе на медных столбах. Музыку заменял ветер, проникавший сквозь парусину.

У карусели стоял я. Все остальные были в школе. Я нет. Назавтра мне предстояло отправиться поездом на запад Соединенных Штатов. Мы с мамой заглянули на пляж мимолетно, на прощанье.

В окружающем запустении было что-то такое, отчего мне захотелось побыть одному.

— Мама, я пробегусь по пляжу? — спросил я.

— Ладно, но только недолго, и к воде не подходи.

Я сорвался с места. Под ногами крутился песок, ветер подхватывал меня и нес. Ну, вы знаете, как это бывает: расставишь руки и чувствуешь, как за пальцами тянется вуаль ветра. Вроде крыльев.

Сидящая мама отодвинулась вдаль. Вскоре она превратилась в коричневое пятнышко, я остался совсем один.

Двенадцатилетнему ребенку непривычно оставаться одному. Рядом всегда кто-то есть. Одиночество достижимо только в мыслях. Вокруг так много реальных людей, диктующих тебе, что и как делать, что единственный способ побыть одному в своем собственном мире, с его миниатюрными ценностями, — это сбежать, хотя бы в воображении, на какой-нибудь пляж.

Вот тут я в самом деле оказался один.

Я свернул к воде и зашел по пояс в прохладные волны. Прежде, окруженный толпой, я ни разу не осмелился даже взглянуть на это место, не то что сойти в воду, искать и звать кого-то. Но теперь...

Вода — как фокусник. Распиливает тебя на половинки. Получается, что ты теперь состоишь из двух частей, и нижняя тает, расплывается, как сахар. Прохладная вода, и время от времени — волна, что очень изящно запинается и падает, в кружевных завитушках пены.

Я позвал ее. Выкрикнул ее имя раз десять.

— Тэлли! Тэлли! О Тэлли!

Удивительно, но в детстве действительно ожидаешь отклика. Чувствуешь, что твои мысли способны стать реальностью. И иной раз бываешь не так уж и не прав.

Я думал о Тэлли, которая прошлым маем пошла здесь купаться, вспоминал, как болтались ее светлые косички. Она шла, смеясь, и на ее щуплых двенадцатилетних плечиках играло солнце. Я вспоминал, как улеглась рябь, как прыгнул в волны спасатель, как кричала мать Тэлли и как Тэлли не вернулась...

Спасатель уговаривал ее выйти, но она не вышла. Он вынырнул с обрывками водорослей в костлявых пальцах, а Тэлли не было. Она уже не сядет напротив меня в школьном классе, с ней уже не поиграешь в мяч вечером в комнате, когда проводишь лето среди кирпичных городских строений. Она зашла слишком далеко, и озеро ее не отпустило.

И теперь, одинокой осенью, когда небо и вода сделались бескрайними и пляж не имел ни конца, ни начала, я в последний раз, в одиночку, сошел в озеро.

Я снова и снова звал ее.

— Тэлли, о Тэлли!

Ветер обвевал мои уши нежно-нежно, как он обвевает отверстия морских раковин, чтобы они зашептали. Вода вздыбилась, обхватила грудь, потом колени, вверх-вниз, туда-сюда, засасывая пятки.

— Тэлли! Вернись, Тэлли!

Мне было всего двенадцать. Но я знал, как сильно ее люблю. Это была та любовь, что не имеет ничего общего ни с плотью, ни с нравственностью. Она не более дурна, чем ветер, озеро и песок, покоящиеся бок о бок целую вечность. Она состояла из долгих теплых дней, проведенных вместе на пляже, и мерной череды дней, проведенных в школе за монотонной зубрежкой. Всех долгих осенних дней прошлого года, когда я носил из школы домой ее книги.

— Тэлли!

Я крикнул ее имя в последний раз. Меня трясло. Я ощущал на щеках влагу и не знал, как она туда попала. Волны не захлестывали так высоко.

Развернувшись, я выбрался на песок и простоял полчаса, надеясь уловить хоть знак, хоть намек, хоть что-нибудь на память о Тэлли. Потом я опустился на колени и стал строить замок из песка, красивый, как те, что мы во множестве соорудили вместе с Тэлли. Но этот замок я возвел только наполовину. И поднялся на ноги.

— Тэлли, если ты меня слышишь, выходи и дострой остальное.

Я побрел к далекому пятнышку — маме. Волны, раз за разом окружавшие замок, уносили его по частичкам, превращая снова в ровное место.

Я молча брел вдоль берега.

Вдали слабо побрякивала карусель, но это был всего лишь ветер.

Назавтра я уехал на поезде.

У поездов плохая память, она все оставляет позади. Забываются кукурузные поля Иллинойса, реки детства, мосты, озера, долины, загородные дома, обиды и радости. Они отстают и теряются за горизонтом.

Я вытянулся, обзавелся мускулами, стал думать не как ребенок, вырос из старой одежды, перешел в старшие классы школы, в университет, стал изучать юриспруденцию. Потом появилась молодая женщина из Сакраменто. Мы с ней познакомились и поженились.

Я продолжал изучать юриспруденцию. К двадцати двум годам я почти уже забыл, на что похож восток страны.

Маргарет предложила провести наш запоздавший медовый месяц именно на Востоке.

Подобно памяти, поезд действует в обоих направлениях. В считаные часы он способен возвратить тебе все, что ты много лет назад покинул.

На горизонте показался городок Лейк-Блафф, население 10 000 человек. Маргарет в нарядной новой одежде выглядела настоящей красавицей. Она наблюдала за мной, пока вокруг меня возрождался прежний мир. Она держала меня за руку, а поезд подходил к станции Блафф и грузчики забирали багаж.

Сколько лет, и что эти годы делают с лицами и телами. Когда мы вместе шли по городу, я никого не узнавал. Там были лица, на которых отражалось эхо. Эхо путешествий по горным склонам. Лица с улыбкой, оставшейся с тех пор, когда школьное время кончилось и пошли качели — подвесные, на металлической цепи и сделанные из доски. Но я молчал. Я шел, смотрел по сторонам и переполнялся всеми этими воспоминаниями, как осенними листьями, которые собирают, чтобы сжечь.

Мы пробыли там в общей сложности две недели, посещая вместе знакомые мне места. Это было счастливое время. Я очень любил Маргарет. По крайней мере, думал, что люблю.

Незадолго до отъезда мы отправились прогуляться по берегу. В отличие от прошлого раза, много лет назад, осень еще только близилась, но на пляже уже наблюдались первые признаки запустения. Народ редел, киоски с хот-догами — правда, не все — были закрыты ставнями и заколочены, и ветер, как всегда, выжидал, прежде чем спеть нам свою песню.

Я почти что видел маму, сидевшую на песке в привычном месте. Меня снова охватило желание остаться в одиночестве. Но я не решался сказать об этом Маргарет. Я только жался к ней и ждал.

День клонился к вечеру. Почти все дети разошлись по домам, на пляже оставались лишь немногие взрослые, подставляя кожу ветру и солнцу.

К берегу подплыла лодка спасателя. Спасатель медленно вышел, держа что-то в руках.

Меня приковало к месту. Я затаил дыхание и вновь ощутил себя двенадцатилетним ребенком, крохотным и испуганным. Завывал ветер. Я не видел Маргарет. Мой взгляд был прикован к пляжу, к спасателю, который медленно вставал из лодки с серым мешком в руках, не особенно тяжелым. Его лицо было почти таким же серым и мятым.

— Стой на месте, Маргарет, — сказал я.

Сам не знаю, почему это у меня выговорилось.

— Почему?

— Стой, и все...

Я неспешным шагом направился по песку к спасателю. Он перевел взгляд на меня.

— Что это? — спросил я.

Спасатель долго глядел, не в силах вымолвить ни слова. Опустил свою ношу на песок, вода, пошелестев вокруг, увлажнила мешок и отхлынула.

— Что это? — упорствовал я.

— Она мертва, — тихонько ответил спасатель.

Я ждал.

— Странно, — добавил он вполголоса. — В жизни ничего подобного не встречал. Она умерла давно. Очень давно.

Я повторил его слова.

Он кивнул:

— Десять лет назад, я бы сказал. Нынче в озере никто из детишек не тонул. С тридцать третьего года здесь было двенадцать малолетних утопленников, но мы их всех нашли почти сразу. За исключением, помнится, одной. А это тело, оно пробыло в воде лет десять. Находка... не из приятных.

Я уставился на серый мешок у него в руках.

— Откройте, — сказал я.

Сам не знаю, почему это у меня выговорилось. Ветер заглушал мой голос.

Он потеребил мешок.

— Насколько мне известно, это маленькая девочка; я так говорю, потому что на ней медальон. Больше ничего нет, чтобы судить...

— Ну же, быстрее, открывайте! — крикнул я.

— Лучше не надо, — отозвался он. Но тут он, наверное, заметил, какое у меня сделалось лицо. — Она была такая маленькая...

Спасатель лишь немного приоткрыл мешок. Этого хватило.

Пляж был пуст. Оставались только небо, ветер, вода и одиноко наступавшая осень. Я опустил глаза на мешок.

Я все повторял что-то. Имя. Спасатель смотрел на меня.

— Где вы ее нашли? — спросил я.

— Вот там, на мелководье. Как же долго она там лежала, правда?

Я тряхнул головой.

— Да, верно. О боже, да.

Я думал: люди вырастают. Я вырос. Но она не изменилась. Она такая же маленькая. Такая же юная. Смерть не позволяет вырасти или измениться. У нее по-прежнему золотистые волосы. Она вечно будет юной, а я вечно буду ее любить, о боже, вечно буду любить.

Спасатель снова завязал мешок.

Чуть-чуть постояв, я побрел один вдоль берега. Наклонился и опустил взгляд. Вот тут ее нашел спасатель, сказал я себе.

Там, у кромки воды, стоял песочный замок, построенный только наполовину. Вроде тех, что возводили мы с Тэлли. Она половину, и я половину.

Я посмотрел на замок. Встал рядом на колени и увидел следы маленьких ног, что вели на берег и потом обратно в озеро и не возвращались.

И тут... я понял.

— Я помогу тебе его закончить, — сказал я.

Я так и сделал. Очень медленно достроил замок, встал, отвернулся и пошел прочь, чтобы не наблюдать, как он, нестойкий, подобно всему земному, разрушается под напором волн.

Я шел обратно по берегу туда, где меня ожидала, улыбаясь, чужая женщина по имени Маргарет...

Подписаться на отзывы

Подписаться на отзывы